Ее королевская стать и острота мысли создают впечатление недосягаемости, но теплота и искренность с первых минут укутают вас при общении с нашей героиней.
Не восхищаться Марией Александровой невозможно: ее творческий путь, честность высказываний и репутация в театральном мире — прекрасный пример, каким может быть человек искусства, несмотря на обстоятельства.
Специально для этого интервью была создана фотоистория в родных для балерины стенах Большого театра. Здесь состоялись творческие победы и знаковые спектакли — триумфы Марии Александровой.
Интервью: Светлана Потемкина Фотоистория: Алиса Асланова Образы: Модный Дом EDEM Couture MUAH: Ольга Биль Гафер: Александр Северинов
Балет — это неповторимая история ни разу, никогда.
На съемках программы «Линия жизни» вы многих покорили точными и остроумными ответами. Готовитесь ли вы к интервью заранее?
Это была трудная аудитория. Как только я вошла в студию, сразу поняла, что никто из присутствующих не был на балете и не знает, кто я. Произношу приветственное слово и тут же понимаю, что говорю в пустоту. Непонятна причина: зачем эти зрители пришли, потому что максимум, что они знают, кто такие Майя Михайловна Плисецкая и Екатерина Сергеевна Максимова, да и то могут перепутать. Я понимала, что мой спасательный круг — первый ряд, где сидели знакомые, но захватить нужно всю аудиторию, поэтому я сразу перешла к вопросам.
«А если не отвечу, то лукаво улыбнусь» — этот оборот тоже был экспромтом?
Подготовка была, но, просчитав количество пустых мест, я по ходу решала, где прибавить темп, где слукавить, где добавить интеллекта, где говорить понятно, чтобы заманить в ловушку людей, которые не сомневаются, что балерины едят только шпинат, то есть мыслят стереотипами.
На ваш взгляд, общение со зрителем полезно артисту или нет?
Когда я пришла в театр, то совершенно не знала, что общение — это важная часть артистической жизни. В театре принято «дружить» с клакой, но в какой-то момент я стала свидетельницей очень некрасивого обсуждения, после которого зрители спокойно пошли в зал кричать «браво» той самой исполнительнице. На меня это произвело колоссальное впечатление, и я прекратила всякое общение с этим кругом. Я даже не задумывалась, что за этим стоит определенная работа, бизнес, связи, а с их стороны никто не поверил, что возможно так сказать: «Спасибо, вы свободны». Ко мне даже Татьяна Николаевна Голикова подходила: «Машенька, может, вы помиритесь?» А я ответила: «Мы не ссорились, просто я не умею дружить с намерениями». Но когда после «Дон Кихота» Екатерина Сергеевна подарила мне малахитового зайца со словами: «Я всю жизнь мечтала это сделать и всегда боялась», — тут я поняла, что сделала серьезный шаг, который нарушил все традиции. Но именно это позволило мне приобрести другое: я научилась как артистка чувствовать зал, понимать эту пустоту, зная, что там никого нет. Зато у меня нет иллюзий, и я не попадала впросак, когда ты «не очень», а зал с задних рядов кричит «браво». Я понимаю аудиторию, умею ее чувствовать, я понимаю человека, который сидит напротив. Знаю разницу между зрителем и его эмоциональным состоянием.
Учитывая ваш огромный сценический опыт, удалось ли вам определить ту самую формулу успешного спектакля?
Это непредсказуемо. Как ты поспал, как ты поел и как пообщался. Все имеет отношение к тому, что будет на сцене. Можно репетировать сколько угодно, но на утро встать разбитым. И не знаешь почему. То ли перерепетировали, то ли что-то разболелось, то ли атмосфера, то ли кто-то напугал, и ты волнуешься. Партнер поменялся, дирижер поменялся — а для меня многое зависит от музыкального расклада, от того, как музыкант ведет мелодию. И вот что-то случилось, и ты оказался не готов. Но в таком состоянии тоже нужно провести спектакль, который будет здесь и сейчас. И каждый раз это совершенно неповторимая история — ни разу, никогда, даже если ее запишешь. И не знаешь, твой следующий спектакль будет лучше или хуже. Каждый раз — это подарок судьбы.
Вы пробовали свои силы и на драматической сцене, например, в спектакле «Калигула» в Губернском театре Сергея Безрукова. Наверняка прочувствовали разницу, когда выражать эмоции нужно совсем по другим лекалам, нежели в балете. Что для вас открыл этот опыт?
Зрители там смотрят по-другому, но я все равно существую в рамках пластического решения, поэтому могу войти в спектакль за 48 часов, поняв режиссерскую задачу. Самое главное, что мне нравится в драматическом театре, — там образы острее. Это не балет, где можно спрятаться за хореографию, хотя и в балетном спектакле люблю, когда есть какая-то история. И эта история ставит перед тобой задачу — создать образ. Дальше ты уже спрашиваешь себя: где ты, а где не ты, ищешь совпадения. Потому что на сцене ничего этого не сможешь отбросить.
Татьяна Николаевна Голикова меня приучила: в зале репетировать не движения, а спектакль: по поведению с партнером, по открытости. Я «обучаемая программа» и благодаря открытому темпераменту могу на сцене выдать что-то неизведанное. Были роли, где мы на репетициях убирали мой «конкретный» глаз, смягчали, чтобы была недосказанность. Еще в школе Софья Николаевна Головкина говорила: «Не смотри на меня, Машка, не люблю черные глаза». А Жизель, Раймонда, Гамзатти, Мирта — все эти партии требовали работы над каждым взглядом. В «Русском Гамлете» мы искали даже постановку челюсти, чтобы образ был пожестче.
Вы упомянули Софью Николаевну Головкину и Татьяну Николаевну Голикову, которые были вашими педагогами и проводниками в каком-то роде в мир танца, вы всегда с большой теплотой вспоминаете о них. Кто еще сыграл в вашей судьбе важную роль?
Оглядываюсь назад и понимаю, что мне очень повезло с педагогами. Я всегда говорю, что стою крепко, потому что в моей жизни была Людмила Алексеевна Коленченко. Как она показывала! При том что это единственный педагог, у которого я заплакала. Такое со мной было единственный раз во втором классе. И Лариса Валентиновна Добржан — ученица Дудинской. Ее сдержанность, пластика рук и особенно то, как она с нами, подростками, работала, даже без слов вкладывая в нас ощущение: вы уже не девчонки, а женщины. Обязательно напишу книгу о моих педагогах: Коленченко, Добржан, Головкиной и Голиковой — о них самих, об их труде.
Быть балериной, значит, подчинить весь свой жизненный уклад профессии, и педагоги нас к этому готовили. Вот все говорят о преемнике, и никто никогда не заботится о том, чтобы он появился. Софья Николаевна уникальна. Она была единственным человеком, который преемника привел в МГАХ своими руками. Другое дело, как выглядели ее проводы, которые вспомнились даже на недавней выставке в ее честь.
Быть балериной, значит, подчинить весь свой жизненный уклад профессии, и педагоги нас к этому готовили.
Внутренняя театральная жизнь насыщена обстоятельствами, на которые артист зачастую не может повлиять, отчего могут возникать конфликты. Что вас поддерживает в таких ситуациях?
Пока я исполнитель, я держусь за сцену. В социуме у меня нет конфликтов, у меня конфликты в профессиональной среде. Мы не на войне, и наши поступки не играют решающей роли каждую минуту. Мы просто живем жизнь. Чтобы понять, кто ты есть и что такое хорошо, человек должен совершать поступки. Это наш опыт. Даже человек с сильным нутром и со светом в глазах когда-то делает неправильный шаг. Он должен сделать его хотя бы для того, чтобы это понять. Я никогда не увлекалась мемуарами, потому что никто не напишет, что плох был он, а все остальные хороши.
А как быть с несправедливостью, наверняка вы сталкивались с ней и не раз?
В этом случае ничего не сделаешь. Например, я точно знала, что художественный руководитель настраивал против меня хореографа-постановщика и тот начинал совершенно по-другому вести себя на репетициях в зале. За многими вещами стоят руководители. Я никогда не задавалась вопросом, зачем они это делают, потому что это уже не мои проблемы. Но кто-то реагирует болезненно, бьется в истерике, а другой не поддается, значит, здесь не поманипулируешь, не унизишь до третьего состава, до утреннего спектакля. Мне, например, всегда было все равно, в каком составе я танцую. Есть роль и спектакль — это главное, и мне неважно, выйду ли я на сцену пятая или первая. Все равно ролей много — не эта, так другая, не этот театр, так другой.
Вы пробовали себя в преподавательской деятельности или вам это не близко?
Во время пандемии меня нашли несколько мам и попросили позаниматься с их детьми. Если интерес присутствует у самого ребенка, я помогаю, хотя ученики сейчас сложные, в них нет того, что было четко воспитано в советских детях: есть мир взрослых и мир детей. Со старшими попроще, они сознательные, хотя уже несут какой-то груз ошибок и с ними бывает сложнее добиться результата. Но я занимаюсь только с профессиональными детьми, которых мало, не с любителями. И всегда задаю мамам вопрос, зачем им дополнительные занятия. Ведь у вас есть педагог в школе, и неэтично идти к другому. Это нарушение этики.
Я глубоко убеждена, что балерина — это интеллектуальная профессия. Это, конечно, про руки и ноги, но и про культуру тела тоже. А культура подразумевает наличие интеллекта. Безусловно, все можно делать машинально. Но в искусстве не должно быть стандарта. Мы пытаемся все впихнуть в один эталон, но искусство тем и сильно, что показывает разнообразие человеческой души, тела, возможностей, взглядов, мировоззрения. Все по-разному схватывают. Кто-то через воздух, кто-то через еду, через общение с людьми, через одиночество, через драму, через тишину. Но этот поток энергии должен быть. И это абсолютно нерациональное мышление. Вся рациональность остается в зале, в рутине у станка, где нужно точно выполнить канон.
Школа учит именно канону?
Да, поэтому учеников нужно готовить к тому, что это всего лишь одна сторона профессии, одна из форм существования в балете. Классический танец занимает только одну из ниш. Современные молодые артисты должны четко понимать, что в театре за две недели им предстоит выучить минимум десять балетов — разных по стилистике, по хореографии, по музыке. И при этом ты не имеешь права станцевать Лакотта или Баланчина как Петипа. Баланчин — это Баланчин и Лакотт — это Лакотт. Форсайт — это Форсайт, Эк — это Эк. И далее по списку. Артист должен не только выучить разные наборы движений, но и проникнуть в их философию, потому что у каждого хореографа свой взгляд на жизнь. Универсальный артист — это человек, который умеет подстроиться под разные видения. Позднее из этого всего вырастает ощущение своего хореографа.
Привычнее говорить о трудностях профессии артиста балета, но приносит ли она счастье и в чем оно выражается?
Трудные задачи определяют личность. С одной стороны, это счастье, потому что ты даже не сталкиваешься с тем, что тебе в жизни не нужно. А с другой стороны, это путь одиночества, потому что личная жизнь уходит на второй план. Вообще, нужно наслаждаться своим пребыванием в театре и на сцене и не стремиться к досугу. О твоих развлечениях уже позаботились — у тебя десять наименований балетов. Развлекайся как можешь! Для этого, конечно, нужно поработать, но об остальном не задумываешься совершенно — тебя одевают, красят, ты выходишь и делаешь тут такое коленце, там другое. За этой легкостью, конечно, стоит много работы, но главное — ее не терять.
Мария, а вы видите себя в руководящей роли?
На руководящей должности ты ведешь диалог с государством. Быть руководителем бюджетного учреждения — в этом мало творчества, и это нужно четко осознавать. Художественные руководители коллектива — это про людей, про новые спектакли, грамотное составление афиш. Я не балетмейстер. Может быть, когда-нибудь меня захлестнет, и однажды на эмоциях я поставлю балет. Как бывает человек одной песни или одного стихотворения. Но художественный руководитель — это прежде всего умение грамотно выстроить процесс. То есть я четко понимаю, что в мои задачи входила бы исключительно политика театра или труппы, которая мне вверена. И что это в первую очередь люди. Что я могу и хочу им предложить? Дальше встает вопрос: могу ли я видеть потенциал человека? Но пока не ввяжешься в историю, никогда не поймешь полностью своих возможностей.
Не пугает испытание властью?
Я думаю, это неизбежно, потому что шила в мешке не утаишь. Другое дело, я не хотела бы ехать в ссылку за 10 тыс. км от Москвы и доказывать, что я и это могу. Это странно несмотря на то, что я очень легкая на подъем. Я москвичка. Зачем ехать поднимать чужие города, когда есть свой? Но у нас жизнь перевернутая, и этот вопрос часто возникает. А вообще, все неизбежно. Я пребываю в таком возрастном, профессиональном и интеллектуальном периоде, что понимаю: я ни от чего не закрыта, может быть все что угодно.
Я глубоко убеждена, что балерина — это интеллектуальная профессия. Это, конечно, про руки и ноги, но и про культуру тела тоже. А культура подразумевает наличие интеллекта.
Недавно состоялся творческий вечер Владислава Лантратова, продюсером которого выступили вы. Расскажите, как возникла идея этого проекта.
Так сложилось, что этот год оказался юбилейным для всей семьи — для меня и Влада, его папы и брата, моей мамы, благодаря которой в моей жизни появился балет. Я задумалась: что можно подарить им и сделать такого, чтобы всем было интересно? И я вспомнила, что Влад давно не делал творческих вечеров — с самого рождения. Эта мысль во мне крепла, и однажды весной во время утреннего кофе я смотрела на просыпающуюся солнечную Москву и поняла: ну Королев же с Гагариным смогли, значит, и я смогу построить свою вселенную. С этого все и завертелось.
А как вы практически приступили к осуществлению этой идеи?
Я прибежала к подружкам, у которых своя камерная история по организации мероприятий в сфере искусства. И вместе с двумя Полинами — Павлович, которая все знает об искусстве, потому что искусствовед, и Сырцовой, которая умеет наши эмоции повернуть в практическое русло, — мы приступили к осуществлению идеи, потому что все мы обожаем Лантратова, но я, разумеется, больше. Самым сложным было уговорить Влада, потому что он человек скромный и, как все большие артисты, считает, что надо пройти свой путь с высоко поднятой головой, а оценивать будут потомки. Как ни странно, я часто вспоминаю фразу Николая Максимовича Цискаридзе, который мне всегда говорил: «Маша, скромность — удел бездарных». И слова моего знакомого доктора, убежденного, что потомки ничего не оценят, они только закопают. Эти две фразы и были аргументами, которые я привела Владиславу Лантратову.
Что он вам на это ответил?
Влад сосредоточился на программе. Как я недавно узнала из его монолога в передаче «Линия жизни», на сцену нужно выходить, чтобы умереть, так вот его выходов на сцену было в этот вечер много.
Какие впечатления от продюсирования?
Очень занимательная деятельность, я ступила на территорию, на которую артистам заходить нельзя, погрузилась в цифры, сводки, статистику, и выяснилось, что это очень интересно, позволяет многое понять. Это оказалось для меня органично, хотя и не так захватывающе, как могло бы.
Что для вас ценно в этом проекте?
Самым ценным оказалось осуществить свое представление о том, каким хотелось бы видеть этот вечер. Музыкальный театр Станиславского был выбран потому, что это сцена родителей Влада. Для нас важно, чтобы это был именно театр: музыкальный театр с атмосферой, живым оркестром, с артистами, которые не случайно оказались рядом на сцене, — это наши коллеги из пяти театров, где проходила творческая жизнь и с которыми мы не один раз работали.
Сейчас очень интересный период моей жизни, благодаря которому понимаю, что люблю не только сцену, на которую выхожу, я люблю музыкальный театр, потому что это очень интересная организация и вселенная, которая живет по своим законам.
Сердечно благодарим Большой театр России и лично Катерину Новикову, Михаила Яруша и Айвара Салихова за помощь в создании фотоистории.