Заметки Ролана Пети

Что положило начало дружбе Ролана Пети и Жана Кокто? Каким хореограф запомнил первое выступление Майи Плисецкой в Париже? Какую картину дописывал Пабло Пикассо, когда они впервые встретились? В чем признается Пети в своем письме к Анне Павловой?

Ролан Пети написал автобиографическую книгу «Я танцевал на волнах», где теплые воспоминания о родителях перемежаются с историями о жизни с Зизи Жанмер, а размышления о творчестве чередуются со строками о сотрудничестве Пети со знаменитыми артистами, композиторами, художниками, дизайнерами. Делимся фрагментами из книги «Я танцевал на волнах», оформлением для которых послужили фотографии, сделанные несколько месяцев назад в Париже на пленочную камеру. На кадрах запечатлены театр Palais-Royal, дом, в котором жил Жан Кокто, Парижская опера, салон «Репетто», бутик Yves Saint Laurent — те самые места, о которых идет речь в книге и которые стали частью судьбы Ролана Пети.

1937 год

Когда я был учащимся Парижской оперы, меня вызвали в балетную канцелярию и сообщили, что радио Cité делают каждую пятницу дискуссионную программу о спектакле, и пригласили меня рассказать о жизни ребенка в закулисье самого прославленного театра Франции. Итак, я стоял в Richelieu-Drouot, в коридорах этой очень модной радиостанции, ожидая своей очереди на интервью. Шарль Трене, восходящая звезда французского шансона, и поэт Жан Кокто, автор романов, пьес и балетов, которые я не видел и не читал, но которые были известны мне благодаря отголоскам, окружавшим каждый шаг этого мифологического Протея, ждали момента, чтобы рассказать о своих новых достижениях.

С этого момента и начинается мой роман с Парижем. Через несколько дней после передачи я отправился на площадь Мадлен, чтобы постучать в дверь Кокто с «Опиумом», его последней книгой, в руках. Я не знал, что означает «Опиум», но после посещения чтения его пьесы «Les Parents terribles», подаренной им Ивонне де Брей, для которой она и была написана, я вернулся домой с прекрасным посвящением, положившим начало долгой дружбе между поэтом и молодым хореографом.

На протяжении всех последующих лет Жан придумывал идеи для балетов, костюмов и декораций. Тысячи их, казалось, появлялись из его карманов, рукавов, шляпы, подобно тому, как у фокусника, у которого я танцевал в Les Forains, появлялись носовые платки всех цветов.

Для программы портрет рисовался за пять минут, а декорации — за утро. Жан был гением: то, что он придумывал так быстро, было именно тем, что нужно, чтобы поразить и ошеломить зрителей.

Но за этой поверхностностью фокусника и артиста скрывался вдумчивый, уравновешенный человек, который с глубоким уважением относился к окружающим. Верный дружбе, он всегда был готов помочь молодым артистам, которые каждое утро стучались к нему в дверь, прося совета, рекомендации, прослушивания, предисловия и всегда портрета. То же самое он делал и для каждого из нас, молодых актеров, танцоров, певцов или просто студентов. Сегодня мы — толпа благодарных людей, которые поддерживают пламя дружбы с Кокто.

Кокто пожимает вам руку, и вы входите в историю.

1940-e

Жан Кокто долгое время жил на улице Монпансье рядом с театром Palais-Royal. У него был антресольный этаж, выложенный красным бархатом; на стене — легенда о Фаусте работы Гюстава Доре, в одном углу на мраморной колонне покоилась бронзовая статуя святого Георгия, убивающего дракона, а на двери висела доска, на которой мелом записывались его встречи — неважные (их он стирал каждый день) и «декоративные», которые оставались там, как фото знаменитостей, стоящих в ожидании.

Подъем для Жана был торжественным событием. Как только он выходил из ванны, к нему приходили поклонники: студенты, начинающие литературную карьеру, актеры, ищущие выхода или помощи фокусника в поиске своей индивидуальности, спортсмены и женщины, интеллектуалы или просто соседи, заглянувшие к нему, чтобы принести еду или поздороваться. Во время беседы люди передавали ему рожок для обуви или помогали застегнуть запонки. Жан был аккуратен, изыскан и элегантен. Каждый из его друзей работал как театральный гример, одевая поэта. Он вел блестящие беседы, в которых участвовали все. Проверял игру слов перед аудиторией. В нем никогда не было грубости. Он говорил о Саре, Саше, Колетт, Кристиане Бераре, Пикассо, Коко, Жане Гюго или Марэ. Его квартира была привилегированным островом, где люди жили исключительно театром, где приветствовались художники и каждый, кто считал себя художником.

МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ

Париж — «Опера Гарнье» — сентябрь 1961 года

Первое выступление в Париже советской балерины Майи Плисецкой, язык ее рук, неистовый лиризм, скрытый под ледяной внешностью, гибкость лебединой шеи и интеллект ее сценического присутствия оставили во мне неизгладимый след. Майя танцевала в этот вечер «Лебединое озеро» в версии Большого театра. В своем мягком и гибком исполнении этой партии она сделала движение chainés на полупальцах к вящему удовольствию кордебалета Парижской оперы, корчившего во время вариации Майи укоризненные рожи, которые делали их похожими на провинциальных танцовщиков.

ПИКАССО

В 1943 году я пришел к Пикассо на улицу Гранд-Огюстен в Париже. Позвонил в звонок. Он открыл дверь с доброжелательной улыбкой, от которой его большие черные глаза засияли. Пабло внимательно слушал, пока я рассказывал ему о танце, который хочу создать, вдохновленный «Герникой» — его великой картиной о гражданской войне в Испании. Он пригласил меня побыть с ним, пока он заканчивает натюрморт с подсвечником и карнавальной маской на столе. Он дописывал примерно десятый вариант, а остальные девять украшали стены. Пикассо объяснил, что костюмы в балете очень простые: рубашки с закатанными рукавами, черные брюки и эспадрильи. Современные костюмы заставляли танцевать pas de deux из «Герники» по-другому. Подобная хореография могла появиться в своем истинном величии только в балете Le Rendez-Vous, для которого Пикассо сделал сценический занавес, изображающий подсвечник и карнавальную маску на столе.

О ГОНЧАРОВОЙ

Гончарова, совсем еще молодая, уже была похожа на маленькую старушку. Едва только приехав из России, она стала работать с Ballets Russes Дягилева, создав для него декорации и костюмы к балету «Свадебка», которую Нижинская, сестра божественного Вацлава, гениально поставила на ритмичную и глубоко трогательную партитуру Стравинского. Гончарова любезно сымпровизировала для меня костюм Ипполита, которого я танцевал в «Рассказе Терамена» на гала-концерте в зале Плейель. В то время Реджани (Серж Реджани — французский певец был самым красивым голосом Парижской консерватории) исполнял стихи Расина с музыкальным чувством. А Ларионов, выглядевший как большой плюшевый медведь, не спускал с Гончаровой глаз. Я и не подозревал даже, что человек, написавший мой портрет при свете тусклой свечи в подвале во время бомбежки, был одним из изобретателей абстрактной живописи. 

ПАВЛОВА

«Дорогая Павлова!

Это письмо призвано сообщить Вам, что в истории танца Вы самая красивая, самая великая, самая знаменитая, но и самая загадочная, самая мифическая. Гарбо не отстает! И все же не целлулоидное кино привело Вас к нам, а скорее, кино наших бессонных ночей, где нам снятся Ваши неземные танцы, покорившие мир.

Да, я мечтаю о Вас, изгибающей свою лебединую шею, вызывающей ностальгию по осени, которая следует за чарами Ваших арлекинад.

«Принцесса очарования Санкт-Петербурга», сильфида Дягилева в театре Шатле в 1909 году, где Вас обожал Жан Кокто, Вы несли свое искусство по всему миру с пылом и убежденностью.

Вы покоряли публику, зрителей, Вы проповедовали танец как религию.

Пройдено четыреста тысяч километров, от поезда к поезду, от порта до порта, от театра к театру: за Вами следовали ваши апостолы, артисты балета, Ваши гардеробщики, которые каждый вечер делали Вас верховной жрицей простого, прямого, сильного и изысканного искусства — танца.

Спасибо Вам, дорогая Павлова, за то, что Вы придумали свою легенду, которую мы попытаемся воссоздать этим вечером, скромно и с восхищением надеясь, что Вы будете где-то рядом с нами, чтобы поделиться с нами частичкой своего гения».

Подписано: хореограф и танцовщики.

РОЗА РЕПЕТТО

1900—1982

Родившись в Каннах у отца из Генуи и матери из Пьемонта, Роза Репетто вышла замуж за Пети и быстро стала настоящей парижанкой.

За кассовым аппаратом кафе Les Pingouins («Пингвины»), расположенного на улице Мучеников (rue des Martyrs), она могла видеть фланирующий перед ее глазами Монмартр. 

Несколько лет спустя она вдохнула жизнь в бар в Massif Central района Les Halles, пока ее муж Эдмон готовил сытные блюда на кухне. Когда я говорю «вдохнула жизнь», я подразумеваю «обслуживала клиентов, создавала теплую веселую атмосферу, отбивалась от злоумышленника, пытавшегося украсть ее кассу, и в то же время воспитывала двух сыновей — Ролана и Клода». 

Спустя некоторое время Ролан уехал в Парижскую оперу, а Клод учиться.

Роза оставила Эдмона, который, обезумев от ревности, мучил ее с утра до ночи.

Она вернула себе девичью фамилию и переехала в Морван, где открыла угольную фабрику, которой прикрывалась во время войны, поскольку была участницей Сопротивления. Она нашла себе занятие по душе: служила посыльным на велосипеде, помогая солдатам, прыгающим с парашютом на поляны окрестных лесов.

Когда война закончилась, Роза была в растерянности. Я только что ушел из Парижской оперы, чтобы основать «Балет Елисейских полей» и отправиться на гастроли. Поэтому я оставил матери свою студию на улице Мира, 12 (rue de la Paix), на шестом этаже без лифта. Роза по совету художника Кристиана Берара открыла там магазин танцевальной одежды под своей девичьей фамилией Repetto. Начав с нуля, она довольно быстро покорила артистический и танцевальный мир. 

Роза любила талантливых людей и помогала им. Она помогала и другим.

Все любили мадам Репетто.

И Розы, которую все обожали, больше нет.

Задыхаюсь и бледнею, когда бьет час,

вспоминаю прошедшие дни и плачу.

Верлен

ОБ ОТЦЕ

Художник подобен облаку, он принимает формы времени.

Эдмон Пети, мой отец, родившийся в большой семье босеронских фермеров, чей дальний предок бил в барабан в армии Наполеона во время его великого похода в Россию, умел писать по-французски в совершенстве с двенадцати лет, практически не имея школьного образования. Пером сержант-майора он выводил восхитительную череду полных и свободных штрихов — это был его способ стать художником.

В двенадцать лет родители отправили его в Париж: у них было слишком много детей для фермы. Эдмон, не имея ни рекомендаций, ни каких-либо знаний, кроме каллиграфического таланта, волею случая стал кухонным мальчиком. Чистить овощи и ощипывать птицу было его ежедневным трудом на большой кухне, куда дважды в день приходила череда кухонных работников и поваров, обслуживающих князя Радзивилла в Каннах. Эдмон вырос и стал экспертом в кулинарии, в приготовлении горячих и холодных блюд и автором сытных рецептов типа мясного рагу в густом соусе. Он придумывал десерты. Наконец, Эдмон был специалистом высокой кухни (Haute cuisine), которой восхищались знатные и богатые гости князя, многие из которых были хулиганами. После восьми лет работы за плитой мой отец стал главным шеф-поваром в шато. Наконец-то у него появилось свободное время, чтобы увидеть свет дневного солнца, что заливает набережную Круазетт, Сюке или Калифорнию, или любоваться морем и девушками, которые по воскресеньям прогуливались по пирсу, такими же девушками, как в цветущем Кабуре (город в Нормандии).

О ТВОРЦАХ

Ноябрь 1988 года

Если эмоции доминируют над творцом, он превращается в зрителя и теряет свой дар. Творец должен оставаться холодным и объективным, он должен оценивать свою работу, не позволяя эмоциям встать между ним и вещью, которую он только что создал.

О СЕН-ЛОРАНЕ

Для гала-концерта L’Union Диор собирался создать платье для Зизи, которая должна была быть на вечере в компании с Фернанделем. Он прибыл на примерку без рисунка: «У меня нет времени шить это платье, но я познакомлю вас с моим молодым ассистентом Ивом, он очень талантлив, дорогая Зизи, и вы его полюбите». На самом деле Зизи обожает Ива, который стал ее большим другом. Вместе мы создавали шоу, балеты, ревю и телепередачи. Ив, поэт, фокусник, великий человек театра, делал все, преуспел во всем. Его вкус непогрешим, он своего рода гений.

Сентябрь 1948 года

Анри Матисс, к которому я собираюсь в гости, сказал мне: «Балет — это картина, краски которой движутся».

У Сен-Лорана все неожиданно. Джемпер Зизи, демонстрирующий ее ножки. Зизи в «розовом шампанском», ее ноги украшены розовыми перьями. Роксана одета в платье в стиле Людовика XIII, состоящее из тысячи лент и демонстрирующее красоту ее ног во время танца. 

Туника Майи Плисецкой почти скрывает ее ноги, отдавая предпочтение хореографии рук.

Это синтез костюмов Ива. Все белое или все черное, с блуждающим цветом. Складки, лацкана, драпировки достаточно, чтобы создать эпоху и характер.

Его формы, материалы и цвета создают впечатление, что вы носите средневековый дублет, романтическую рубашку или костюм эпохи Возрождения.

«ЮНОША И СМЕРТЬ»
(Le Jeune Homme et la Mort)

1946 год

Каждый делает историю своей и рассказывает ее по-своему. Директор театра, пресс-атташе и даже ассистент режиссера становятся инициаторами эпохального творения. И все же за несколько недель до премьеры они даже не подозревали, что Жан Кокто написал десять строк, которые станут «Юношей и смертью» (Le Jeune Homme et la Mort).

1966 год

Съемки постановки Le Jeune Homme et la Mort с Нуреевым были занятной историей. Известный танцовщик хочет станцевать на камеру знаменитый балет, не выучив его, потому что у него очень плотный график. Что делать? Забыть о проекте? Мне пришла в голову идея снимать репетиции, и вот уже через несколько дней, уговорив Зизи, одетую в короткую тунику из сливового трикотажа вместо желтого платья из оригинальной постановки, присоединиться к нам, я (за камерой) начинаю съемку с Нуреевым, моей любимой танцовщицей, джазовым пианистом и барабанщиком. Запертые в четырех больших зеркалах, танцовщики осваивали движения, с помощью которых будут оживлять своих персонажей, а я, хореограф с камерой, находил кадры, которые будут использованы в окончательной версии фильма на музыку Баха. Репетиции проходили под знаменитую американскую песню Frankie and Johnny.

РУДОЛЬФ НУРЕЕВ

Весна 1989 года

После последнего представления возрожденного «Нотр-Дама» в Парижской опере — ужин в доме Нуреева.

Воск от свечей в русской медной люстре медленно капает на тарелки и образует жемчужины в устрицах, которые мы едим. За столом — беседа о карьере танцовщика (этакого Распутина в балете) и его шансах сохранить директорское кресло в Парижской опере. Я советую ему не сидеть на двух стульях: наполовину в Парижской опере, наполовину в «Короле и я» на Бродвее. 

Атмосфера дружеская и теплая. Нас окружают картины всех размеров, всех эпох, изображающие Нептунов, Икаров и других провокационно обнаженных мифологических героев. Покончив с ужином, мы задуваем оставшиеся свечи и переходим в гостиную, чтобы выпить травяного чая и кофе.

Рудольф надевает восточный халат, снимает обувь и, пока его гости не решаются говорить ни о чем другом, кроме как о хозяине дома, он откидывается на диван в томной позе, массируя ступни, и звонит по телефону на четыре стороны света, занимаясь своими делами.

ЧАПЛИН

Декабрь 1960 года

— Господин Чаплин, не хотите ли вы написать историю для балета?

Мистер Чаплин любезно согласился. Через несколько дней либретто было готово, но по одной из этих театральных причин, то есть без всякой реальной причины, балет так и не был поставлен.

Париж. 1960 год

«Дорогой Ролан Пети, я надеюсь получить удовольствие от просмотра вашего последнего творения. Все, что вы делаете, всегда интересно и ново». Чарли Чаплин.

ОПЕРÁ

Дворец Гарнье демократизировался. Исчезли мелкие кардиналы и старые абоненты театра, покончено со звездами, перегруженными Cartier, Mauboussin, Boucheron и Van Cleef. Далека эпоха, когда танцовщица-этуаль в атласных туниках с разрезом по всей спине вызывала зависть коллег, выставляя напоказ заслуженные награды. И те улыбчивые дни, когда эти милые дамы Бинуа, Дидион и многие другие иногда надевали блестящие безделушки, чтобы потакать вкусам своих юных протеже, давно прошли. Сегодня эти юные леди сидят на жесткой диете, имея лишь золотые часы и несколько позолоченных зажимов, заработанных в поте лица. В наши дни в Парижской опере не шутят. Одетые в пластиковые спортивные костюмы, эти юные леди учатся, а в личной жизни выходят замуж за своего партнера и рожают детей. Затем появляются пудель, маленькая машинка и, наконец, собственная квартирка в элитном пригороде — словом, мечта.

17 декабря 1986 года

Серж Лифарь мертв. Он создал культ самого себя.

На похороны Зизи прислала охапку белых лилий, как те, с которыми он танцевал Жизель. А я послал лавровый венок, как тот, что он обычно выставлял в своей гримерке.

Однажды после репетиции балета, которым он руководил в Парижской опере, в конце нацистской оккупации, я постучал в дверь его гримерной и нервно сообщил, что накануне вечером по радио Лондона французское Сопротивление объявило, что он приговорен к смерти за возмутительное сотрудничество с оккупационными войсками. Он ответил очень спокойно, оценивая себя в большом зеркале: «Не беспокойся обо мне, малыш, после Бога — Гитлер, после Гитлера — Лифарь».

Мои чувства по отношению к нему были противоречивы, и я не знал, что выбрать. В один день — восхищение, в другой — презрение.

1989 год

Каждый танцовщик наделил роль в «Юноше и смерти» своей индивидуальностью: Барышников — грандиозными и воздушными coupés jetés, которые являются одной из его особенностей; Нуреев — ronds de jambes, без которых он не может обойтись; создатель роли Юноши Жан Бабиле — его знаменитыми руладами в замедленном темпе; Хулио Бокка, последнее пополнение клуба, — его glissades как будто на коньках. Все остальные артисты сыграли свою роль в эволюции балета, адаптируя его к времени и своей молодости.

У нас с Зизи было все: театр, деньги и долги, слава, друзья, здоровье и счастье, плохая погода, философия и смех, повседневность, исключительность, и, наконец, мы разделим одну могилу на кладбище раз и навсегда.

Благодарим Катерину Новикову и Виту Хлопову за помощь в создании материала.

За фоторепортаж благодарим Анастасию Сеникову.