Балет — самое невинное, самое нравственное из всех искусств.
Сегодня исполняется 185 лет со дня рождения Петра Ильича Чайковского. Многие любят его как оперного и симфонического композитора; тем не менее все три (или всего лишь три?) написанных им балета — «Лебединое озеро», «Спящая красавица» и «Щелкунчик» — стали основой классического балетного репертуара, произведениями, которые ставятся и с успехом идут в театрах всего мира. К памятной дате мы решили собрать подборку цитат из дневников, воспоминаний и переписки, иллюстрирующую связь великого композитора с балетом.
Близкий друг композитора музыкальный критик Герман Ларош отмечает:
«В молодости он [Чайковский], вполне согласно с его тогда преобладавшими светскими наклонностями и традициями, любил больше всего итальянскую оперу и Михайловский театр, затем Александринский театр и балет; о балете, как второй Евгений Онегин, говорил тоном знатока и с глубочайшим презрением относился к „пошлякам", посещающим спектакли только ради удовольствия поглазеть на голеньких танцовщиц», — и продолжает уже прямой цитатой Чайковского: «Балет — самое невинное, самое нравственное из всех искусств. Отчего же всегда возят в него детей?»
Другой близкий Чайковскому человек, критик и профессор Николай Кашкин, вспоминает:
«Между прочим, он был всегда поклонником балета, в котором его всего более пленяла грация танцовщиц; за их мимической игрой он не особенно гнался, и потому, например, терпеть не мог знаменитую Вирджинию Цукки, слава которой основана на выразительности мимики, но зато тем более восхищался танцовщицами вроде г-жи Брианца. Ему с давних пор хотелось написать балет, а танцы в его операх доказывали, что он имеет к этому роду музыки не только склонность, но и способность. Он ждал только случая попробовать свои силы в балетной музыке, и случай этот представился ему наконец: В.П. Бегичев, бывший артистическим распорядителем сцены московского Большого театра, предложил ему написать балет, Петр Ильич охотно согласился, но непременно пожелал при этом фантастического сюжета из рыцарских времен. В.П. Бегичев, если не ошибаюсь, сам написал программу балета «Лебединое озеро», композитор ее одобрил и согласился за 800 р. написать музыку на этот сюжет. В то время для него идеалом балета была «Жизель», в которой он пленялся и поэтичностью сюжета Т. Готье, и мастерством композиции А. Адана».
Интерес Чайковского к балету как искусству танца (и любовь к «Жизели») отмечает брат композитора Модест Чайковский:
«В балете его главным образом пленяла фантастическая сторона, и балетов без превращений и полетов он не любил. От частых посещений он приобрел, однако, понимание в технике танцевального искусства и ценил «баллон», «элевацию», «твердость носка» и прочие премудрости. Выше всех балерин он ставил Феррарис. Больше всех балетов нравился ему, как впрочем и массе, «Жизель», этот перл поэзии, музыки и хореографии».
Как известно, балеты в императорских театрах давали по средам и воскресеньям. Вот, например, несмотря на дурное самочувствие, зимой 1886 года Чайковский едет в Москву раньше, чем планировал, чтобы попасть на премьеру балета в Большом:
«Решил ехать завтра ради балета».
Впечатления от балета Николая Кленовского и хореографа Алексея Богданова оказались неважными:
«Балет Светлана. Первое представление. В моей ложе столько народа, что кресло взял. Музыка балета ничего, но сам балет плох, хотя есть эффектные картины». Впрочем, бывало и хуже; в том же году в Париже Чайковский записывает: «Балет Brahma. Не дождавшись конца, ушли».
Этот «шедевр» был создан в 1868 году французским танцовщиком и хореографом Монплезиром (1821–1877).
В декабре того же года Чайковский запишет в дневнике:
«13 дек[абря]. Репетиция. Дирижировал. Устал до изнеможения <...>
14 дек[абря]. Воскр[есенье]. <...> В балете. Жизель.»
То есть, даже устав «до изнеможения», на следующий день можно съездить на «Жизель».
Известно, что Чайковский очень хвалил балет Лео Делиба «Сильвия»; из письма Надежде фон Мекк:
«После оперы шел балет “Sylvia”, о музыке которого теперь очень много толкуют. Это действительно своего рода chef-d'oeuvre (шедевр). Автор этой музыки француз Leo Deslibes. Я бы очень желал, чтобы Вы достали себе этот балет. Такого изящества, такого богатства мелодий и ритмов, такой превосходной инструментовки еще никогда не бывало в балетах. Без всякой ложной скромности я Вам скажу, что «Озеро лебедей» не годится и в подметки “Sylvi'и”. Я был совершенно очарован. Здесь также бывает теперь много интересных концертов, но я в них не хожу, боясь встречи с разными известными мне представителями здешнего музыкального мира. Завтра идет в опере «Валькиpия» Вагнера, и я хочу сходить ее послушать».
В биографии Чайковского, написанной его братом Модестом, находится похожий отзыв:
«Может быть, «Нибелунги» очень великое произведение, но уж, наверно, никогда растянутее и скучнее этой канители ничего не было. Нагромождение самых сложных и изысканных гармоний, бесцветность всего, что поется на сцене, бесконечно длинные монологи и диалоги, темнота кромешная в театре, отсутствие интереса и поэтичности сюжета — все это утомляло нервы до последней степени. Итак, вот чего добивается реформа Вагнера! Прежде людей старались восхищать музыкой — а теперь их терзают и утомляют. Разумеется, есть чудные места, но все в общем убийственно скучно. Во сколько тысяч крат мне милее балет «Сильвия»! (Петр Ильич только в эту поездку познакомился с музыкой Делиба и очень увлекался «Сильвией», которую сыграл мне всю раза три или четыре.)»
По свидетельству Кашкина, впоследствии Чайковский выделял уже другой балет Делиба:
«Года через полтора Чайковский услышал в Вене балет Делиба «Сильвия», пришел от него в восторг и в письме ко мне отозвался о своем «Лебедином озере» с крайней резкостью, какой эта музыка совсем не заслуживает. Впоследствии его взгляды на балетные сюжеты изменились, и «Сильвия» ему уже не нравилась, зато тем более нравился другой балет того же композитора «Коппелия» и даже скучный венский балет «Фея кукол», отчасти отразившийся на «Щелкунчике», в котором от волшебной сказки, вроде «Спящей красавицы», Петр Ильич перешел к сказке кукольной».
«ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО» (1877)
Первый балет Чайковского — «Лебединое озеро». Из письма Римскому-Корсакову, 1875 год:
Я провел лето в различных губерниях у друзей и родных. Работал довольно усидчиво и, кроме симфонии, написал (в проекте) два действия балета. По приглашению московской дирекции я пишу музыку к балету «Озеро лебедей». Я взялся за этот труд отчасти ради денег, в которых нуждаюсь, отчасти потому, что мне давно хотелось попробовать себя в этом роде музыки. Мне очень любопытно знать, как будет происходить обсуждение достоинств присланных на конкурс партитур. Надеюсь, что вы будете среди членов комитета? Страх осрамиться, т. е. не получить премии и вследствие этого лишиться шансов на постановку моего «Вакулы», которой я пламенно желаю, — очень меня терзает».
Чайковский описывает 24 марта 1876 года впечатления от репетиций своего балета в письме к брату:
«Вчера происходила первая репетиция некоторых номеров из первого действия балета. Если бы ты знал, как комично было смотреть на балетмейстера, сочинявшего под звук одной скрипочки танцы с самым глубокомысленным видом. Вместе с тем завидно было смотреть на танцовщиц и танцоров, строивших улыбки предполагаемой публике и наслаждавшихся легкой возможностью прыгать и вертеться, исполняя при этом священную обязанность».
Первое представление «Лебединого озера» (совсем не в том виде, к которому мы привыкли сейчас; премьера балета в хореографии Петипа и Иванова случилась уже после смерти композитора) состоялось 20 февраля (4 марта) 1877 года. Вот что про премьеру пишет Модест Чайковский:
«Поставлен он был балетмейстером Рейзингером. Декорации были Шангина, Вальца и Гропиуса. <...> Петр Ильич отнесся к этому событию совсем не с тем нервным напряжением и волнениями, какие испытывал при постановках опер, и поэтому не особенно близко к сердцу принял далеко не блестящий успех произведения... Небогатая обстановка, в смысле декораций и костюмов, отсутствие выдающихся исполнителей, бедность воображения балетмейстера и, наконец, оркестр, хотя по составу недурной, но имевший во главе г. Рябова, который никогда до этого не имел дела с такой сложной партитурой, все это вместе позволяло композитору основательно сваливать вину неудачи на других».
Тем не менее, кажется, что Чайковский был задет таким холодным приемом, так как упоминает о премьере совсем вскользь в письме Александре Давыдовой от 22 февраля:
«Всю прошлую неделю у меня прожил, к великой моей радости, Толя, приезжавший сюда со специальною целью пожить со мной, да кстати послушать музыку моего балета, который, наконец, поставлен. Вообще, я теперь наводнил произведениями своей музы несчастную Москву. Что ни день, играются мои вещи, и даже я решился недавно выступить в качестве дирижера».
В критической статье в «Голосе» о премьере балета Ларош написал:
«По музыке «Лебединое озеро» — лучший балет, который я когда-нибудь слышал, разумея, конечно, целый балет, а не дивертисменты в таких операх, как «Жизнь за царя» или «Руслан и Людмила». По танцам «Лебединое озеро» едва ли не самый казенный, скучный и бедный балет из тех, что даются в России».
«СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА» (1890)
Балет «Спящая красавица» был заказан Чайковскому директором Императорских театров Иваном Всеволожским и Мариусом Петипа в 1888 году. Вот как Чайковский провел первый день 1889 года:
«Января 1. Встретил так, что и не вспомнил своевременно. Работал все утро — выход Авроры:
и т. д. Не пил водки за обедом. Это очень хорошо!.. После чая работал. I am not satisfied with ту domestic. I think he is not very honest!!!
2 января. День прошел как всегда, когда поглощен работой. Писал большое адажио второго действия, и давалось трудно!!! Даже вечером голова заболела».
Письмо Юргенсону от 4 января:
«Милый друг! <...> Мне нужно каторжно работать, чтобы успеть написать балет к будущему сезону. Поэтому я в Москву теперь не попаду. Приеду не ранее, как недели через две, и ненадолго».
Как многим из нас, в работе Чайковскому помогает… сладкое (и немного почитать):
«11 января. Особенно хорошо работалось сегодня, как в старину. Многое сделал. Кончил 2[ — ю] карт[ину] 2[ — го] действия. <...> Читал Достоевского («Двойник»). Шоколад <...>».
«16 января. Снегу навалило порядком. И вчера, и сегодня трудно ходить. Дети из школы в лесу. Работал до утомления. Страсть к шоколаду».
Удивительно, что в дневниковых записях того периода, скрупулезно отмечающих работу над «Спящей красавицей», снова появляется она — «Жизель»:
«Мая 23/4. Хорошо как-то себя чувствовал; вероятно, потому, что холодно стало. Работал усиленно и успешно (Pas de deux). После чая долго беседовал с нашими в комнате Феклуши. Что за прелесть Клера. Опять до 7 часов работал, и опять необыкновенно успешно. За ужином болтал с Пашей (Алексей был в городе). Читал.
Мая 24/5. Очень холодно стало. Утром прекрасно себя чувствовал. Успешно работал. Телеграмма от Сафонова об инспекторстве Баташи. Прогулка по лесу, который рубят. Набрал несколько ландышей. Чай подавала Пашенька (Алёши нет, а Феклуша стирала). Занятия. После ужина слишком усердно читал партитуру Жизели, а потом книги, и потому голова была тяжела. Да и ел слишком много.
Мая 25/6. Холодно, как осенью. Не по себе. Немного голова болела. Но все же работал. Писал последний № балета: мазурку. Ночью нехорошо спал.
Мая 26/7. Кончил сочинение балета, несмотря на головную боль и скверное состояние духа. Решаюсь съездить в Москву».
Вот как прошла премьера, по свидетельству Модеста Чайковского:
«Второго состоялась торжественная репетиция «Спящей красавицы» в присутствии высочайшего двора.
В сущности, это было первое представление, потому что, кроме партера, предоставленного исключительно высочайшим особам и свите, все ложи первых ярусов были переполнены лицами высшей аристократии. <...> «Очень мило» — вот все, что отмечает Петр Ильич из слов государя, обращенных к нему, и судя по тону дневника, а также по мрачному настроению, в котором провел вечер этого дня (репетиция происходила днем), он был очень огорчен краткостью и сдержанностью такой похвалы.
Интересно, что на другой день, 3 января, на первом представлении, приговор публики совершенно сходился с приговором государя и вызовами, рукоплесканиями без всякой восторженности говорил то же: «Очень мило» — не более. И так же, как накануне, Петр Ильич чувствовал себя очень огорченным.
Огорченным, потому что, знакомясь на репетициях с чудесами изящества, роскоши, оригинальности костюмов и декораций, с неистощимой грацией и разнообразием фантазии М. Петипа, Петр Ильич имел возможность постепенно, картина за картиной оценить свежесть замысла, массу таланта и утонченнейшего вкуса, вложенные в мельчайшие подробности этого балета, и ожидал, что в сочетании с его музыкой, которую любил больше всего, после «Евгения Онегина», все вместе вызовет бурю восторгов».
В письме от 22 января 1890 года Юргенсону Чайковский отмечает, что «вышел из периода мерихлюндии (тоски) благодаря работе», а «Спящая красавица» едва ли не лучшее из всех моих сочинений».
«Спящей красавице» посвящена целая глава в воспоминаниях художника Александра Бенуа, и его впечатления также меняются со временем:
«Брату Леонтию, а вслед за ним и мне, казалось, что Чайковскому было не под силу создать что-либо достойное там, где блистали Адан и особенно Делиб. Как мог отважиться русский композитор взяться за сказку Перро?
Первое впечатление от «Спящей», если и не было для меня каким-то откровением, то все же я покинул театра с таким чувством, точно я побывал на очень грандиозном пиру. То, что я увидал и услышал, показалось мне, во всяком случае, достойным внимания, а относительно некоторых кусков музыки я как бы ощутил род предвкушения, что, пожалуй, они могут оказаться мне совсем по вкусу. Я просто не решался поверить тому, что тогда уже зародилось в тайниках души. В то же время мне очень захотелось снова и поскорее побывать на «Спящей» и главное — снова прослушать эту музыку.
И вот во второй раз я «поверил своему счастью» <...> Главные темы, главные моменты музыки запомнились, и очень многое «выяснилось». Тут-то оказалось, что музыка Чайковского не только хороша и мила, а что это то самое, что я всегда как-то ждал. И уже на втором спектакле не зрелище, не танцы, не спектакль, не исполнители меня пленили, а покорила меня музыка, нечто бесконечно близкое, родное, нечто, что я бы назвал своей музыкой. Словом, я влюбился в музыку Чайковского, а сам Петр Ильич (в нашей компании было принято его называть более фамильярно: «дядя Петя») стал мне самым близким человеком, хоть я и не решился познакомиться с ним.
Теперь я уже не пропускал ни одного представления «Спящей» и как-то умудрился <...> побывать на этом балете четыре раза на одной неделе».
«ЩЕЛКУНЧИК» (1892)
Со «сказкой кукольной» связана история появления в России челесты. Для танца Феи Драже Петипа просил подчеркнуть музыкой «падение капель воды в фонтанах». Чайковский пишет своему другу и издателю Юргенсону:
«Я открыл в Париже новый оркестровый инструмент <...> с божественно чудным звуком. Инструмент этот я хочу употребить в симфонической поэме «Воевода» и в балете. <...> Называется он «Celesta Mustel» и стоит 1200 фр[анков]. Купить его можно только в Париже у изобретателя г. Mustel. Я хочу тебя попросить выписать этот инструмент. Ты ничего не потеряешь на нем, ибо будешь отдавать его на поддержание во все концерты, где будет играться «Воевода». А за сим его же ты продашь Дирекции театров, когда он понадобится для балета. <...> Так как инструмент этот нужен будет в Петербурге раньше, чем в Москве, то желательно, чтобы его послали из Парижа к Осипу Ивановичу. Но при этом я желал бы, чтобы его никому не показывали, ибо боюсь, что Римский-Корсаков и Глазунов пронюхают и раньше меня воспользуются его необыкновенными эффектами. <...> Я предвижу колоссальный эффект от этого нового инструмента».
Не только новый инструмент, но и, конечно, балет произвели «колоссальный эффект», вопреки тревогам композитора, высказанным в письме Модесту 25 июня 1891 года:
«Вчера кончил черновые эскизы балета вполне. Я тебе говорил, что кончу их в пять дней, а проработал две недели. Чувствую, что музыка этого балета будет куда хуже «Спящей красавицы». Но зато я приналягу теперь на «Иоланду». Дня два посвящу корректурам, а 28-го удеру от именин в Петербург. Дня три пробуду там и, вернувшись, примусь за «Иоланду». Сочиняя балет, я замечал в себе упадок вдохновения. Если то же будет с оперой, брошу писать. Радуюсь, что твоя работа идёт хорошо, но мало сочувствую салонной цели твоей новой пиэсы. Из Петербурга напишу тебе. Я как гимназист радуюсь этой поездке. Устал от балета очень, очень. Стар становлюсь. А впрочем, совершенно здоров».
Чайковский пишет в письме младшему брату Анатолию после премьеры «Иоланты» и «Щелкунчика», которых давали в один вечер 6 декабря 1892 года:
«Милый Толя! Опера и балет имели вчера большой успех. Особенно опера всем очень понравилась. Накануне была репетиция с государем. Он был в восхищении, призывал в ложу и наговорил массу сочувственных слов. Постановка того и другого великолепна и в балете даже слишком великолепна, — глаза устают от этой роскоши. Более подробно я напишу тебе сегодня же или завтра. Пока крепко всех вас обнимаю».
Прием был неоднозначным, как отмечается в письме тому же Анатолию от 10 декабря:
«Сегодня уже четвертые сутки вся петербургская пресса занимается руготней моих последних детищ, кто во что горазд. Но я к этому вполне равнодушен, ибо не впервой, и я знаю, что в конце концов возьму свое. Меня эта брань, повторяю, не огорчает, но тем не менее я все эти дни находился в отвратительном состоянии духа, как всегда, впрочем, в подобных случаях. Когда долго живешь, поглощенный ожиданием чего-то важного, то после наступления ожидаемого является какая-то апатия, отвращение».
На самом деле, впечатления и у публики, и у прессы были самые разные: Ларош превозносил музыку «Щелкунчика» как «на шаг впереди» от «Спящей красавицы», а Модест Чайковский в своей биографии брата приводит такие занимательные детали, например:
«Разнообразие отзывов о «Щелкунчике» проявилось не только в разных органах, но даже в тех же самых. Например, в «Новом времени» в одном номере говорилось «музыка «Щелкунчика» гораздо интереснее «Иоланты», а в другом пером балетомана — что «Щелкунчик» куда хуже «Иоланты», что первый акт «тяжел и деревянен», а второй «состоит из отрывков, правда прелестных по звучности, но не производящих, в общем, впечатления». В третьем же номере той же газеты небалетоман писал: «в партитуре балета столько блестящих страниц, что и перечислять их было бы слишком долго».
Вот уж, действительно, от такого задумаешься, читать или не читать критические отзывы на свои произведения. Как говорится, сколько людей — столько мнений (и это Чайковский еще не слышал нас, потомков).
***
P.S. Письмо Чайковского Юргенсону от 25 июля 1891 года:
«<...> Сомнения в себе чаще и чаще на меня нападают. Но может быть, это не то что общий упадок, а следовало бы на время бросить театр и писать симфонии, пиэсы для ф[орте]п[иано], квартеты и т. п. Я устал писать оперы и балеты, но не вообще еще выдохся. Надеюсь, что так. Странно, пока я писал балет, я все думал, что он неважен, но зато когда начну оперу, то тут-то покажу себя. А теперь мне кажется, что балет хорош, а опера выходит не особенно. Впрочем, ты по опыту знаешь, что авторы ошибаются в оценке своих произведений во время акта творчества и что то, что кажется скверно, именно и есть иногда хорошо».
Совершенно точно — хорошо. С днем рождения, Петр Ильич!
Автор: Екатерина Баева
В отрывках из писем и воспоминаний сохранены авторские орфография и пунктуация.