В истории «Кремлевского балета» имя Натальи Балахничевой остается одним из самых ярких и любимых зрителем. Она пришла сюда в 1994 году и сразу обратила на себя внимание. Ее танец пленял отточенной красотой линий, а героини — своим особым миром. Каждое появление Балахничевой на сцене буквально гипнотизировало зрителя. Годы ее работы в «Кремлевском балете» стали периодом расцвета труппы, и в этом немалую роль сыграл уникальный талант балерины. Ведь Наталья Балахничева — прима по рождению.
Наташа, благодаря фильму Ефима Резникова «Пленники Терпсихоры» вы стали известны зрителю еще до окончания Пермского училища. Этот фильм посвящен периоду вашей стажировки в стенах родного училища — в то время знаменитый педагог Людмила Павловна Сахарова готовила вас к конкурсу «Майя» в Петербурге. И тогда, и сегодня зритель искренне переживает за вас — кроткую ученицу перед лицом властной и резкой Сахаровой. Повлиял ли фильм на вашу карьеру?
Думаю, да. Фильм до сих пор смотрят с интересом, потому что Ефим Резников снял шедевр. Через десять лет он снял «Пленники Терпсихоры 2», но это была уже другая тема и другие интонации. Кстати, недавно Ефим Ильич приглашал меня к себе во ВГИК, где он ведет курс, для просмотра обоих фильмов. Удивительно, но мне понравилось все, включая меня саму! Эти фильмы для меня — воспоминание о той жизни, к которой уже невозможно вернуться. Тогда у меня был театр, где я жила, который был моим вторым энергетическим телом. Когда я его лишилась, было ощущение, что я умерла. Я жила на сцене, у меня были творческие планы — и все это исчезло в одночасье! Не знаю, как это переживают другие, но для меня расставание с театром прошло тяжело.
Но вы ушли по собственной инициативе?
Мне помогли уйти. Сама бы я вряд ли на это так скоро решилась. Хотя, конечно, за годы работы накопилась усталость, была заветная мечта об отдыхе. И все-таки так хотелось еще танцевать…
Возвращаясь к годам учебы в Пермском хореографическом училище, к вашим занятиям с Людмилой Сахаровой... Так ли было все тяжело, как показано в фильме?
Терпела не я одна. Весь балет основан на терпении. Я понимала, что терпение — моя плата за балеринство. Театр — это ведь храм, а наше терпение на уроках и репетициях сродни монашеской аскезе.
Я занималась с Людмилой Павловной три года. Когда после второго курса сдала выпускные экзамены, была счастлива, даже оделась во все белое. И тут Сахарова предложила мне остаться у нее на стажировку. И я не задумываясь согласилась. Я была влюблена в нее как в личность. Любовалась ею как женщиной.
Ценность Сахаровой как педагога была огромна — все мечтали попасть к ней в класс. Так что я считаю, что мне повезло. Да, у нее были свои педагогические методы, но она могла себе их позволить, потому что добивалась потрясающих результатов. Масштаб ее личности превосходил в разы ее методы. Сахарова была права во всем. Да, она давила на нас. Но только под высоким давлением формируются бриллианты.
Но при всей покорности вам удалось сохранить свою индивидуальность. Вас всегда отличал особый стиль, особая аура окутывала ваших героинь на сцене.
Видимо, это заложено во мне. Когда нас, учеников училища, приводили на спектакли Пермского театра, я внимательно следила за балеринами и думала, что вот это или это движение я сделала бы по-другому, а здесь я бы сыграла иначе.
Почему вы выбрали именно «Кремлевский балет»? Были ли у вас другие предложения?
На меня возлагали надежды в Пермском театре оперы и балета, и даже, по-моему, обиделись, что не пошла к ним. Но, скажу честно, с детских лет этот театр казался мне мрачным саркофагом, забирающим энергию. Я не хотела там танцевать. Да и любой театр казался мне саркофагом. А «Кремлевский дворец» — красавец, совсем не похожий на театр: огромные окна, простор, много воздуха и света. Я сразу полюбила сам Кремль, его храмы, сады. Он для меня — место силы, которое дает духовный рост через большой труд, буквально преодоление себя. А это совпадало с моими внутренними установками.
В «Кремлевском балете» я смогла применить все, чем владела. Главный вызов был в огромной сцене: 42 шага от кулисы до кулисы — я ее всю измерила своим танцем. Приходилось подлаживаться под нее, укрупнять движения — ведь любая классическая вариация поставлена на гораздо меньшие масштабы. Со временем (не сразу) я научилась добывать внутреннюю энергию, которой надо было наполнить огромный зал. И сцена стала казаться мне очень уютной. Кремлевская сцена — жесткий спарринг-партнер: если недостаточно приготовил себя к ней, она тебя сразу поглотит. Вообще, в обычном состоянии выйти в спектакле нельзя, необходимо подняться на вершину своего «я», открыть в себе те внутренние силы, о которых даже и не подозреваешь. А еще для создания роли необходимо много любви. Той любви, которая заложена в нашей душе от рождения.
В «Кремлевском балете» вашим педагогом стала Екатерина Сергеевна Максимова. Но вы на репетициях с нею продолжали отстаивать свою независимость.
Да, поначалу я постоянно с ней спорила, мне казалось, что вправе иметь на все свое мнение. Только сейчас я понимаю ее состояние, мой тогдашний протест сегодня вызывает во мне ужас и недоумение. А тогда я была уверена в правильности моей «борьбы» за каждый шаг на сцене. Особенно страсти разгорелись во время подготовки партии Китри. Лишь на «Лебедином озере» я сдалась, подумав, вдруг я не права. Все сделала по ее замечаниям. Но Екатерина Сергеевна этого смирения не оценила. Вернее, привыкнув к моей строптивости, просто не заметила. Мне было жаль, что она меня не допускала в свой близкий круг, всегда держала невидимую дистанцию — на самом деле я очень любила Максимову.
При вашем лирическом даровании вы танцевали самые полярные партии — и Жизель, и Китри, и Людмилу, и Снегурочку… Вы прошли через разную хореографию. В вашей творческой жизни были и Петипа, и Петров, и Григорович. Какие у вас любимые партии?
Мне все легко давалось. Я всегда любила комедийные партии — они мне очень шли. Много веселого и озорного есть и в Людмиле, и в Розине из «Фигаро», и в Бекки Тэтчер. Меня всегда смущали партии, где есть какие-то эротические моменты, поэтому я так и не станцевала Жозефину в «Наполеоне Бонапарте».
Мне кажется, я вымолила у неба партию Джульетты. Еще с училища я мечтала о ней. В выпускном классе увидела на видеокассете запись «Ромео и Джульетты» в версии Макмиллана с участием Рудольфа Нуреева и Марго Фонтейн. После просмотра я поняла, что Джульетта — партия мечты, ради которой я училась. А потом мне подарили запись спектакля «Гранд-Опера», в которую я так сильно влюбилась, что выучила наизусть партии, сшила на руках костюм для своей Джульетты. Буквально спала с кассетой — так мне нравился этот балет.
В репертуаре «Кремлевского балета» не было «Ромео и Джульетты». Но зато был еще один прокофьевский балет — «Золушка» в прекрасной постановке Владимира Васильева. Я всю душу вложила в роль Золушки. Она стала для меня предтечей Джульетты. Думаю, в том, что Юрий Григорович пришел в наш театр ставить свою версию «Ромео», была немалая часть моего пламенного желания станцевать этот балет — ведь большие мечты, как известно, материализуются.
Была мечта не только о «Ромео», но и о хореографии Григоровича. А еще очень хотелось работать с дирижером Владимиром Понькиным. До этого я слышала, как он дирижировал «Спящей красавицей» (это было концертное исполнение), и меня восхитило его тончайшее воплощение музыки Чайковского. И тут все сошлось: и желанный балет, и хореограф, и дирижер! Я танцевала премьеру с солистом Большого театра Юрием Клевцовым. Правда, обоим было тяжело — у него была высокая температура, а у меня пик сезонной аллергии. Оба еле дышали. В таком состоянии я не чувствовала особой радости от долгожданной Джульетты. Более того, мне казалось, что я все провалила. И была очень удивлена, когда Наталия Игоревна Бессмертнова, которая репетировала со мной эту роль, на следующее утро похвалила меня: «Молодец, ты как птичка выпорхнула!» Потом я еще нарабатывала эту партию с Людмилой Михайловной Чарской — моим педагогом в театре. Хотелось приблизиться к тому идеалу шекспировского образа, который я сама себе намечтала.
На этом ваше сотрудничество с Григоровичем не закончилось. Потом был еще «Иван Грозный».
Поначалу это был ужас! Репетиции «Ивана» пришлись на морально тяжелое для меня время — я работала с трудом. Кое-как сделала спектакль на своих наработках. Сама была вся потухшая, в неважной форме. Известный критик Татьяна Кузнецова написала разгромную рецензию на нашу премьеру. И самое ужасное, что вся ее критика была справедлива. И винить надо было только себя.
Конечно, в таком виде партия не должна была оставаться, и мне представился случай все исправить. Я должна была танцевать «Ивана Грозного» вместе с испанским танцовщиком Игорем Йебра. На репетициях этот красавчик (звезда мирового балета) не обращал на нас никакого внимания, казалось, что он снисходил до репетиций. В какой-то момент меня это достало, и я решила показать ему настоящую Анастасию. Всерьез взялась за работу, а главное, открыла душу этому образу. И, мне кажется, проникла в его суть. Во всяком случае та же Татьяна Кузнецова, увидев мою новую Анастасию, назвала ее в своей рецензии лучшей в истории исполнения этой партии. Помню, после этого спектакля один рабочий сцены сказал мне за кулисами: «Вы какая-то божественная сегодня!» А Игорь был великолепен в роли Ивана.
Наташа, а остались ли у вас партии мечты?
Остались. Прежде всего, это Татьяна в балете Джона Крэнко «Евгений Онегин». И ведущая партия в «Бриллиантах» Баланчина. Сколько я души вложила в них, смотря эти балеты из зала. А еще я мечтала о Никии. «Баядерку», к счастью, поставили в «Кремлевском балете», но на премьере мне предложили станцевать в тройке теней, и я решительно отказалась. Позднее я дважды готовила роль Никии и с Людмилой Чарской, и с Галиной Шляпиной, но на сцене ее так и не показала. Мне казалось, что я не дотягиваю до вершины этой партии.
Вообще, главные партии приходили ко мне не сразу. Долго пришлось ждать встречи с Авророй. В «Жар-птице» мне досталась роль Царевны, достаточно второстепенная. Но я ее очень любила и танцевала с удовольствием.
Во второй серии «Пленников Терпсихоры» вы репетируете с современным американским хореографом Биллом Т. Джонсом. Ему удалось обратить вас в свою веру — привить любовь к современной хореографии?
По молодости мне все было интересно, все давалось легко. Но снималась я из-под палки, на тот момент у нас с Ефимом Резниковым не было полного взаимопонимания. Приехала на съемки, а готова к ним не была. Конечно же, мне хотелось попробовать себя в современной хореографии — Килиан, Ноймайер, Прельжокаж… Но, когда смотришь классический балет, понимаешь, что нет ничего выше классики.
Я благодарна покойному Андрею Борисовичу Петрову за то, что он предложил мне дотанцевать еще полгода после прощального спектакля. За это время я заново переоценила свое отношение к балету. У меня была мечта продолжить карьеру в качестве свободной танцовщицы. Как Сильви Гиллем. Иметь свою просторную студию, участвовать в интересных проектах. К сожалению, не сложилось. У меня не было и нет денег на студию. С юности я боялась зарабатывать искусством, потому что была убеждена, что любовь к деньгам убивает талант.
Сейчас вы преподаете хореографию в частной школе. Вы нашли себя как педагог?
Нет, еще не нашла. Я не могу никого заставлять и брать ответственность за других. У меня прекрасная группа, у нас полное взаимопонимание. Сегодня живу реальностью и не строю далекоидущих планов.
Интервью: Анна Ельцова Фото: пресс-служба ГКД