Хидеки Ясумура

6 и 7 декабря в Урал Балете вышла коллективная постановка «Быстрые свидания», часть одноименного вечера. Его создали шесть хореографов. С одним из них, танцовщиком и постановщиком Хидеки Ясумурой, Тата Боева обсудила влияние гамбургской школы, работу с композитором и важность разных мнений публики.

Люди видят твое имя на афишах Урал Балета уже второй раз: летом — в постановочной команде «Большого гала», сейчас в «Быстрых свиданиях». Что им может быть важно знать? 

Я всегда хотел сделать балет, значение которого — больше, чем только быть красивым. Выразить то, чего не хватает в обычной жизни. И еще хочется найти форму для сложных вещей, которые мы все можем ощущать, но плохо формулировать в разговоре. Например, эмоции, которые возникают, когда вроде бы дружишь с человеком, но вы не во всем друг друга понимаете, отдаляетесь. Я хочу перевести такое разочарование на язык танца. Материализовать то, что никто не называет. Попробовать через танец с этим справиться.

Танец как дополнение реальности?

Да. Бывает, мы не готовы что-то высказать, не хватает слов. И проще объясниться без них.

А насколько это стремление тебя-хореографа совпадает с тобой-артистом? 

Это ровно то же, что я хочу делать как артист. То, что не всегда удается станцевать и интересно сделать, ставлю сам. 

Мне всегда нравилось создавать работы на себя. Это — самое лучшее. До Урал Балета я чаще всего исполнял номера, которые сам придумывал. Уже лет 10 так. 

Ты из Японии, учился сначала там, потом в Германии в школе Джона Ноймайера. Путь неочевидный. Как возникло решение поехать в Гамбург?

Спонтанно. В Японии я участвовал в конкурсе. Приехали педагоги из Гамбургской школы. Мне предложили приехать, я согласился. Ничего не зная о Ноймайере. Тогда же мне поступали приглашения из Вены и Сан-Франциско, но я выбрал Гамбург. Думаю, удачно. 

Расскажи подробнее о Гамбургской школе. 

Школа уникальная. База там, конечно, как везде — классика. К ней добавляются современные техники, разный репертуар. В Гамбурге очень ценили творческие порывы студентов, учили не только как делать верно, по учебнику, но и думать. С нами много обсуждали, каким должен быть артист, что такое балет, что такое искусство. Более открытая среда, нежели в других школах. Есть выбор, чем заниматься. 

Чем были для тебя эти разговоры? Ты очень молодой танцовщик, у тебя, извини за грубость, немного другая профессия, не философией заниматься…

В Японии в основном учат технике. Я тоже был таким: техника в первую очередь. Чтобы посложнее, почище было. В Гамбурге я сначала показал все, что умел. И мне сказали: так не надо. Я сперва не знал, как быть. Все новое: правила, задачи, ожидания. Приходилось привыкать. А потом пришло осознание, что мир открылся больше. Я смотрел на артистов театра Ноймайера, на их особый стиль, и думал, что почувствовал вкус к этой свободе.

А разговоры… Меня они, во-первых, поразили. Во-вторых, было ощущение, что это не так далеко от меня. То, что обсуждали, я и раньше чувствовал, сердцем, но не мог высказать. И никто до этого ничего подобного не объяснял. 

Многие студенты не понимали, что творилось. А у меня, наоборот, сходились собственные ощущения и то, что говорили. Я понял, каким артистом хочу быть, что хочу от танца.

Каким артистом ты хотел быть?

Для меня в искусстве, в танце есть два измерения. В первом мы можем бросать краски, как на полотно. Все вещи, которые воспринимаются глазом и мозгом.

Визуальность?

Да. Мы можем по-разному накидывать краски, но выглядеть это все равно будет плоско. Хорошая хореография, хорошие артисты, но чего-то все равно не хватает. 

А второе измерение — это чувство, которое возникает от движения. То, что артист вкладывает в тебя, то, что проникает в душу. Оно углубляет пространство, создает объем. И я хочу быть артистом, который может создать это расширенное пространство. Не просто владеет техникой, не давит на глаза, а может сам ощущать что-то и передавать. Прочувствовать все, что происходит на сцене, соединять разнородные части спектакля. И тут важно, чтобы было все вместе: сам танец, музыка, оформление, личные качества артиста, философия. Мне кажется, когда это соединяется, возникает искусство.

Ты сказал «философия». Что ты подразумеваешь? Бывает же философия суперинтеллектуальная, головная, а бывает просто мысль. Душевная, телесная, не головная, но тоже мысль. 

Скорее просто мысль. Она может быть связана с литературой, но приходит от сердца, не из книг.

При этом номеру «Дорогой друг» в «Большом гала» Урал Балета ты предпослал текст (в буклете вечера были стихи, которые написал к номеру Хидеки. — Прим. ред.).

Да, это моя особенность. Может, в другой раз сделаю полную абстракцию, но для «Друга» написал текст.

Тебе важно, чтобы зрители прочли твое послание?

Нет, можно и не читать. Вот есть темное пространство и фонарь, который что-то в нем подсвечивает. Взгляд каждого зрителя — такой свет. Все видят постановку со своего ракурса, исходя из своего опыта. И у меня есть такой фонарь, точка, откуда можно увидеть спектакль. Для меня текст — приглашение для аудитории узнать, что видно оттуда, откуда смотрю на работу я.

Хочешь ли ты при этом быть понятным?

Мне интересен баланс. Быть художником, быть своеобразным — и оставаться доходчивым. Чтобы зрители не уходили со спектакля ничего не понимая. Мне приятно разделить мысль и ощущение от спектакля с другими людьми, когда они тоже получили радость, поняли меня.

Как относишься к разным мнениям о своих работах?

Мне важно, чтобы зрители делились размышлениями. Естественно, все думают по-разному. Кто-то не понимает. Кто-то принимает полностью, даже не читая текст о постановке. Мне всегда интересно слышать всех. Если кто-то недоволен, тоже. Бывает же, что вещь плохо сделана. Или человек видит иначе — мы же все как будто разные очки носим. Временами чьи-то линзы не подходят, чтобы увидеть твою работу. 

Я слушаю мнения, но проверяю их. Иногда действительно указывают на ошибки. Но если я тоже сижу в зале, вижу, что все в порядке, а кому-то непонятно, — не обращаю внимание.

Тебе важно, как выражают мнение? 

Мне все интересно. Если человек говорит, что было скучно, я начинаю думать, почему. Вспоминаю, кто где сидел, размышляю, какой мог быть эмоциональный фон. Когда людям нравится, тоже начинаю раскручивать мысль. Мне интересна разница между зрителями, почему у кого-то возникает определенное впечатление. Нравится разбираться, анализировать.

Ты довольно давно ставишь и в Урал Балете работал при разных руководителях. Для тебя как для хореографа что-то меняется от того, кто рядом в театре?

Нет. У меня ничего не меняется после школы. Всегда остается свое. На меня никто особенно не влияет, все беру изнутри себя. И номера ставлю только сам, один.

С чего ты обычно начинаешь работу?

С музыки. Много слушаю. Бывает, что-то попадется и в голове сразу возникает образ движений, сразу понятно, о чем должен быть следующий балет. Музыка дает мне рамку, опору. 

Бывает, что сначала возникает идея, а потом находится музыка?

Пока еще так не было. Только наоборот. Музыка запускает ассоциации, помогает связать мысли, воспоминания, найти образ. 

С танцовщиками ты обсуждаешь свои мысли, связанные с музыкой, поток образов? Они знают, как складывается постановка в твоей голове?

Не всегда. Мы начинаем с движения, стараемся понять друг друга без слов. Не всегда полезно много знать в начале работы. Мы ищем, что может сделать тело. А если этого не хватает, что-то не выходит, дополняю поиск беседами или пишу текст. 

Слова возникают, если есть препятствие.

«Быстрые свидания» ставит большая команда — шесть хореографов, шесть композиторов, художники. Как для тебя выглядит такая форма общей работы? 

Сперва я думал только о своем дуэте и не смотрел, что выходило у других. К премьере мы соединим фрагменты. Нам дали общее направление: дуэты, любовь. И мне была важна музыка, то, что сделала Лидия-Мария Кошевая для моей части.

Ты сам выбрал работать с ней?

Да. Для меня ее сочинения были самыми естественными. Музыка легкая, в ней будто купаешься. То, что пишет Лидия-Мария, так детально. Музыка будто разговаривает. Я сперва думал, надо ли что-то добавить: не очень интересно воплощать одну мысль. Но потом нашел ход и быстро придумал танец. 

Вы о чем-то договаривались с Кошевой, беседовали?

Нет. Я стал работать сам. Конечно, в теории в этом проекте композитор и хореограф должны общаться. Не знаю, как пошло у других, может, что-то обсуждали, меняли. Я решил так не делать. Взял музыку и начал искать движение. Ее работа была уже сделана, мне же предстояло найти танец. Музыка говорит все, что требуется.

Фото: Иван Мохнаткин