Анжелен Прельжокаж. «Лебединое озеро»

Три года назад фестиваль «Дягилев P.S.» закрывался гала-концертом в честь 200-летия Петипа. Специально к тому вечеру вы поставили небольшую работу Ghost о том, как Мариусу Ивановичу во время постановки «Лебединого озера» являются во сне лебеди. Этот номер связан с вашим новым балетом?

Да (улыбается). Но надо сказать, что это все благодаря Наталье Метелице (основатель и художественный руководитель фестиваля «Дягилев P.S.». — Прим. ред.). Именно Натали сделала мне необходимую «инъекцию» вдохновения. Когда-то сам Сергей Дягилев говорил своим авторам: «Удиви меня!» А теперь она обращается к нам — хореографам — с новыми идеями.

Такой подход роднит двух импресарио.

Абсолютно. В Натали есть многое от Дягилева. Тогда, три года назад, она мне сказала: «Ажелен, попробуй сделать что-то небольшое на тему «Лебединого», а там посмотрим — вдруг из этого что-то вырастет». Так и получилось: я начал работать над эссе Ghost, а потом его мотивы стали развиваться в моей голове и привели к мысли: «А почему бы не поставить полнометражный балет?» И Натали, конечно, поддерживала в этом. Я уверен, если бы она меня не попросила поставить тот номер, я бы не решился сделать «Лебединое озеро», по крайне мере не сейчас.

Вы набирались сил почти два года, чтобы приступить к постановке. Вам тяжело давался замысел?

На самом деле, в коллективном бессознательном этот балет обладает невероятной силой, его даже сложно сразу объять. Когда ты пишешь его название на афише, у всех возникают колоссальные ожидания по поводу спектакля. Если публика приходит на «Лебединое озеро», она хочет получить за свои деньги что-то по-настоящему внушительное и серьезное — во всех смыслах. К такой работе нужно готовиться, как атлету.

Вы любите Россию, тепло относитесь к русской публике, видите ее очень дружелюбной и открытой. У вас было волнение перед этими гастролями?

Да. Потому что русская публика, с одной стороны, теплая, а с другой — требовательная. Это не та аудитория, которая съест все, что угодно. В вашем сознании заложено много уровней: традиции, история России и балета, трагический XX век, сегодняшняя эпоха, великая культура, авангард. Все эти слои составляют единое целое в восприятии русского человека. Художник должен работать со всеми этими составляющими — достаточно сложная задача, которая становится для тебя настоящим вызовом. Но в результате зритель оказывается полноценным участником творческого процесса и вовлекается в то, что происходит на сцене, а не просто пассивно наблюдает.

О чем ваше «Лебединое озеро»?

Работая над таким массивным материалом, легко затеряться — необходимо заземление. Мне здесь помогает мой метод работы с текстом, претекстом и контекстом. Текст — это мой язык и танец. Претекст — история и основная тема. А контекст — наш современный мир. Я начал отталкиваться от того, что окружает нас с вами сегодня, и подумал о значении самого словосочетания «лебединое озеро». Если сто лет назад оно вызывало только приятные ассоциации, то сейчас в нем больше тревоги. На планете много озер, которые загрязнены, пересыхают или уже исчезли. За последние 50 лет не стало 800 видов животных, и может быть, мы будем рассказывать нашим детям и внукам о такой грациозной птице, как лебедь, только по картинкам, фотографиям и видео. Замалчивать эту опасность мне показалось в данной постановке невозможным.

А как же любовь между принцем и Одеттой?

Она на месте и пронизывает весь танец. На самом деле, рассказать историю любви в драматическом контексте можно гораздо сильнее и мощнее, ведь чаще всего мы растем, когда сталкиваемся с трудностями. И наша любовь в том числе. Ромео и Джульетте обстоятельства настолько сильно мешают быть вместе, что их чувство становится еще больше. В моем «Лебедином» буквально все против любви молодого наследника индустриальной империи и лебедя, но она только ширится от этого.

Несмотря на постмодернизм и авангард ваших работ, вы связаны с классическим балетом очень прочными узами. В этом спектакле тоже нашлось место традиции?

Для того чтобы высоко подняться, нужно иметь глубокие корни, иначе упадешь. И когда я говорю об этом, я имею в виду прежде всего традицию и наше знание о танце. Художникам тоже не обойтись без прошлого. Например, у Поля Сезанна и Пабло Пикассо мы легко можем встретить мотивы «Завтрака на траве» Эдуарда Мане. Я очень люблю обращаться к наследию. В моем балете «Благовещение» заложено и переосмыслено 20 веков истории этого канонического сюжета. Художник не может абстрагироваться от традиции и, пожалуй, должен занять какую-то позицию по отношению к своим предшественникам. И да, в своем «Лебедином» я не единожды подмигиваю Петипа (улыбается).

А что будет, если не обращаться к своим корням?

Мы будем заикаться. Когда я начинал, во Франции было много молодых хореографов. Многие из них создавали проекты, работая со своими молодыми друзьями — композиторами и художниками. И практически каждый думал, что это новаторство. Я всегда очень смеялся по этому поводу, ведь такой подход был придуман еще в начале XX века Сергеем Дягилевым (улыбается). Вот, что происходит, когда мы не знаем свою историю — упираемся в бесконечные повторы, речевые и смысловые.

Как-то вы сказали мне, что мечтаете развивать свой танцевальный язык еще больше. Вам это по-прежнему удается?

Надеюсь, но это требует больших усилий. Он наращивается постепенно и очень медленно. Необходимо постоянно придумывать такие проекты, которые заставят язык меняться, потому что ему все время нужна новая почва для эволюции. И этот процесс бесконечен. Танец — это как портрет, который никогда не будет закончен.

Для своих проектов вы часто выбираете форму коллабораций: для «Белоснежки» костюмы сделал Жан-Поль Готье, а для «Лебединого озера» — Игорь Чапурин. Что вам дает такой подход?

Я сам меняюсь после встречи с новым человеком и художником.

И, наверное, анализируете свой язык, исследуя его возможности и грани?

Да, точно! Когда смотришь на то, что получается у твоего коллеги из твоих идей, обогащаешься.

Какое место занимает танцовщик в вашей вселенной?

Я часто говорю, что мой балет похож на танцовщика, с которым я работаю. Сотворчество с артистом очень важно. Танец, в отличие от живописи, когда художник находится один на один со своим полотном, — это искусство коммуникации и умение разделить что-то с человеком и партнером. Работая с артистами, я получаю массу ответных реакций или даже несогласия, и все это источник творчества. Иногда я прошу танцовщика выполнить задачу, он неверно ее понимает, но делает в результате то, что я хотел (смеется).

Но для этого очень важны смелость и доверие: хореограф должен давать артисту возможность высказаться, а танцовщик — найти в себе силы импровизировать.

Все верно. Более того, нужно быть достаточно смиренным, чтобы принять те подарки, которые дарит нам случайность в процессе работы и того самого сотворчества. И уметь их распознать. Я предпочитаю прояснять постепенно, что я собственно делаю, и зачастую только в конце понимаю свой замысел. Пикассо так говорил: «Если я досконально знаю, какой получится картина, нет смысла ее писать».