Валентин Елизарьев

В октябре 2022 года Валентину Елизарьеву, народному артисту СССР и Беларуси, художественному руководителю Большого театра Беларуси, выдающемуся хореографу, исполнилось 75 лет. Накануне дня рождения в Большом театре России два вечера шел его авторский «Щелкунчик», а на юбилейный концерт в Минск приехали звезды балета из Москвы, Санкт-Петербурга и Астаны. В следующем году состоится еще один юбилей: 50 лет, как Елизарьев возглавляет белорусский балет.

Он стал самым молодым в СССР главным балетмейстером, возглавив труппу в 26 лет. Тогда он думал, что поставит один-два спектакля и вернется в Ленинград или уедет в Болгарию, на родину жены Маргариты, оперного режиссера. Его первым спектаклем в Минске стала «Кармен-сюита». После премьеры труппа носила хореографа на руках (в прямом смысле). Вторым балетом стало «Сотворение мира», и ажиотаж в Минске был такой, что театр буквально брали штурмом. И Елизарьев остался.

Я полюбил труппу, полюбил солистов, и как-то все мне стало родным. Это очень важно: люди, стены, атмосфера.

Было ощущение творческой свободы? Что вы можете делать здесь все, что хотите?

Мне показалось, что здесь большая свобода творчества. Понимаете, никто никогда меня не цензурировал. Всегда я предлагал, а не меня заставляли. Все ждали любую мою новую постановку, все ― с самого верха до последнего артиста.

Это большое счастье для художника.

Конечно.

В самом начале работы в Минске вы как будто с кем-то соревновались. Поставили «Кармен-сюиту» совсем не так, как в Москве, у вас был совершенно другой «Спартак», иное «Сотворение мира».

Это мое видение.

У вас было желание сделать лучше или вы вырабатывали свой язык?

Мне просто хотелось увидеть тему по-другому. Почему я должен копировать кого-то? В одну тему есть разные входы. Я входил в свою дверь, а не в чужую. Там уже толпа народу в той двери. Я входил в свою, в которую не входил никто.

Григорович видел вашего «Спартака»?

Видел.

Что сказал?

Похвалил. Сказал, что я очень самостоятельно все прочувствовал. Он был на моих спектаклях. Я получил от него важную оценку. Знаете, когда лично смотришь, обмануться сложно. Можно обмануться монтажом на телевидении, а когда спектакль, когда эта сцена, когда драматургия прослеживается, исполнители…

У Зигмунда Фрейда есть фраза: «С течением жизни мы узнаем пределы своих способностей». Было ли у вас ощущение в начале, когда вы только пришли в театр, что вы можете все, что вы перевернете этот балет?

Не было. С каждым шагом познавал себя ― что я могу, могу, могу. С каждым шагом. А вот чтобы с самого начала ― нет, такого не было. После завершения любой работы следующая ― шаг в неизвестность, в пропасть. И не знаешь, есть ли там еще одна ступенька, есть ли на что опереться. Нужно не бояться сделать этот шаг. А потом все вписывается, раскручивается. Многие же останавливаются из-за страха неизвестности, потому что с каждым спектаклем нужно подтверждать свое профессиональное имя.

Заново.

Заново. Никто не застрахован от того, что следующий спектакль может быть провалом. Никто. Возможно, у Микеланджело гениального, Леонардо да Винчи всегда был безупречный уровень. У меня хороший уровень и мышления, и лексики. Я спокойно к этому отношусь ― не хваля себя, лишь сравнивая с другими. Однако повторюсь, каждый новый спектакль ― это шаг в неизвестность. Нужно просто не бояться. Многие останавливаются и не начинают, потому что эта неизвестность пугает. Не бояться сделать первый шаг ― очень важно. У меня бывал этот страх, и, может, потому некоторые из спектаклей, которые я задумывал, не состоялись ― я их не начинал.

А вы знаете пределы своих способностей?

Нет.

Когда вы говорите «прорыв», что имеете в виду?

Новое мышление: не смотреть на балет с зашоренными глазами, а развивать. Тогда надо было создавать советский, российский балет. Мне очень повезло, что Бельский набирал курс. И смотрите, что произошло: нас поступило 14 человек, окончили четверо, а в профессии остались двое ― я и Генрих Майоров.

А ведь сначала Елизарьев мечтал стать артистом балета, учился в Вагановском училище, жил в интернате в одной комнате с Михаилом Барышниковым. «Было ясно, что тело не позволит ему войти в высший эшелон танцовщиков, ― сказал Барышников, когда я брала у него интервью для своей книги «Валентин Елизарьев. Полет навстречу жизни. Как рождается балет», ― но у меня все равно была уверенность, что он сделает великие вещи в танце ― как педагог, продюсер, хореограф, в качестве директора хореографической школы или компании».

Елизарьев соглашается:

Я не обладал ни великолепной фигурой, ни природными данными. У меня было просто огромное желание танцевать. Я был очень предан балету. Я не знаю ни одного выдающегося артиста из первого эшелона, который бы стал хореографом. Все-таки все хореографы ― люди из среднего эшелона. Включая Григоровича, кстати говоря, Баланчина и многих других. Уже не кордебалет, но и не первые солисты. Мы незаметная каста исполнительская.

А где проходит граница между способным, талантливым и выдающимся?

Не к каждому способному притронулся боженька пальчиком. Таких людей очень мало в профессии.

Талант ― это природа?

И труд. Без труда ― ничего. Много очень талантливых людей прошло мимо этой профессии просто потому, что не хотели трудиться. Хотели почивать на одних природных способностях, а только на них далеко не уплывешь. Искусство ― очень жестокая мясорубка. Особенно балет, где нужно не говорить, какой ты гениальный, а выходить на сцену и доказывать. Каждый вечер.

Вы говорили, что на первом же занятии Игорь Бельский сказал, что научить быть хореографом невозможно. Но вы сами этому учите. Ваш самый, пожалуй, знаменитый ученик ― Раду Поклитару ― признался мне, что теперь, когда он и сам преподает, каждому новому курсу говорит, что научить быть хореографом невозможно и что так прослеживается прямая связь Бельский-Елизарьев-Поклитару.

Ну знаете, есть какие-то общие понятия в хореографии. Есть стиль. Есть драматургические театральные законы, которые не менялись со времен Древней Греции. Есть истины прописные, которые нужно через себя пропустить, чтобы они стали твоими. Меня не нужно копировать. Я не хочу плодить Елизарьевых вторых, третьих и десятых. Я хочу, чтобы моя рука чувствовалась как мысль, как знание, а хореография должна быть собственной. Должен быть собственный авторский почерк ― вот таких я воспитываю.

Огорчитесь ли вы, если ученик превзойдет учителя?

Я буду очень рад.

И ревности не будет?

Какая ревность? Единственное, что я после себя могу оставить, ― это ученики.

А как вы сочиняете спектакль? С чего вы начинаете? Что за чем идет?

Очень по-разному. Чаще всего, если речь идет о совсем новом, никем не поставленном сочинении, нужно заказывать музыку на сюжет или на какую-то мысль. Сама мысль ― уже драматургия. А если есть готовая музыка, там другое. Андрей Мдивани писал «Рогнеду» три года. Композитор Вячеслав Кузнецов для меня писал спектакль три года. Гораздо проще, когда есть какое-то симфоническое сочинение, в котором ты можешь найти основную мысль. Для меня это главное: музыка не должна быть пустышкой, она должна нести какое-то духовное содержание. Наполнение или раскрывается, или идешь контрапунктом к этой музыке. Разные могут быть подходы, единого рецепта нет.

Если смотреть все ваши постановки, а некоторые я видела не один десяток раз, складывается впечатление, что у вас одна тема, которая хорошо видна во всех ваших спектаклях. Во-первых, это борьба добра со злом, а вторая… Она тоже почти везде есть (или мне так кажется): это когда человек принимает решение и берет на себя ответственность за последствия. А как вы сами определите свою главную тему?

Практически все свои спектакли я поставил о женщине. Во всяком случае, они у меня главные герои. Почти все. Я всю жизнь анализирую, что такое женщина. К ней я отношусь с большим пиететом. Женщина в различные времена ― первобытное общество, если говорить о «Весне священной», Средневековье ― если о «Кармине Буране». В любом названии всегда меня интересует больше всего женский образ. Второе. Мне нужно, чтобы внутри были страсти, столкновения, чтобы было движение драматургическое, чтобы одно толкало другое, чтобы не было стояния, когда изнываешь, глядя на сцену, и ждешь, чтобы быстрее все это закончилось. И вот когда появляется чувство, что я попал, мне становится очень интересно и процесс реализации оказывается очень быстрым. Когда мне все ясно, я просто облачаю все в определенные хореографические формы. Самое главное ― найти тему, которая была бы мне ясна, сформировалась у меня в голове, и я почувствовал, что внутренне готов. Тогда и начинается настоящее творчество.

Одной из самых ценных наград и премий, которые есть у Валентина Елизарьева (а их очень много), он считает премию «Бенуа де ля Данс» и звание «Лучший хореограф года», которое получил в 1996 году за балет «Страсти (Рогнеда)».

Что это было за чувство, когда вы оказались лучшим хореографом мира?

Я не ожидал.

У вас было ощущение, что это международное признание, к которому вы шли долгие годы?

Да, конечно. И мне было безумно приятно, чего скрывать.

Какие ошибки вы сделали в жизни?

Гордыни, наверное, слишком много у меня. Я какой-то беспощадный по отношению к себе, по отношению к другим, может быть, максималист. Но, наверное, мои недостатки, как и мои достоинства, даны мне богом, поэтому я стараюсь внутри себя перебороть все плохое, что у меня есть. Не всегда получается.

А вы расстраиваетесь, когда вам что-то не удается?

Очень. Все-таки я привык побеждать. И я побеждаю почти всегда, но очень расстраиваюсь, когда не получается.

Чем из сделанного вы гордитесь?

Своей семьей: супругой, детьми, внуками. У меня есть профессия, которой я посвятил жизнь. Мне очень повезло: я занимаюсь любимым делом. Жизнь прожита не напрасно, что-то мне удалось сделать и для этой страны, и для себя. Жизнь продолжается. Надеюсь, мне удастся поставить еще что-то значительное.