Татьяна Терехова

Народная артистка, виртуозная балерина безупречного мастерства, формы и артистизма, выпускница Ленинградского хореографического училища Татьяна Геннадьевна Терехова, пройдя школу кордебалета, стала в 1970-х незабываемой Китри и Гамзатти. Сегодня звезда Кировской труппы и балетмейстер-репетитор Мариинского театра бережно хранит заветы своих педагогов Нинель Кургапкиной и Ирины Колпаковой и передает секреты ленинградского стиля своим ученицами, среди которых примы и блестящие солистки: Олеся Новикова, Алина Сомова, Екатерина Осмолкина, Рената Шакирова и Мария Ширинкина.

Ольга Угарова встретилась с Татьяной Геннадьевной и Марией Ширинкиной после репетиции «Ромео и Джульетты», чтобы зафиксировать диалог легендарной наставницы и ее воспитанницы.

Фотограф: Юлия Михеева

О дуэте педагог-ученик

Ольга Угарова: Как давно существует ваш союз?

Мария Ширинкина: С 2009 года. Мне предстоял дебют в «Спящей красавице», и я обратилась к руководству с просьбой подготовить партию Авроры с Татьяной Геннадьевной.

Татьяна Терехова: Все верно, но на тот момент мы с тобой уже поработали над «Шурале». Я педагог, который отвечает за этот спектакль, и прохожу его со всеми балеринами вне зависимости от того, кто у них основной репетитор.

Ольга: Вы быстро друг друга почувствовали?

Мария: Абсолютно. Самый первый свой «Шурале» я не очень помню. А вот второй выход врезался в память: мне случилось танцевать сразу два спектакля в один день — утром и вечером. Экстренные обстоятельства.

Т.Т.: Маша тогда стояла в составе на вечерний спектакль. Вдруг оказалось, что на утренний нет балерины: основная танцовщица заболела, и замены нет. Ситуация сложилась тяжелая: либо Маша выходит и утром, либо спектакль отменяют. Она пошла навстречу руководству.

Мария: Было  сложно. Для меня это очень энергозатратный спектакль: с таким «двойником» тяжело справиться даже сейчас, а тогда все представлялось вообще чем-то невероятным — без поддержки Татьяны Геннадьевны ничего бы не вышло.

Ольга: Тогда вы и поняли, что это ваш педагог?

Мария: Я сразу безоговорочно доверяла Татьяне Геннадьевне. У нас не было никаких эмоциональных или профессиональных трений — все шло гладко и без проблем.

Т.Т.: Машенька с самого начала внимательно относилась к моим пожеланиям. Но тандем педагог-ученик — это взаимообразное сотворчество: взаимодоверие, взаимопонимание, взаимосвязь.

Ольга: В этом дуэте вы бываете строги?

Т.Т.: Обязательно! Могу прикрикнуть и даже обидеть. Бывает, что балерин просто не собрать: они приходят в репетиционный зал как будто не от мира сего, а нужна концентрация и контроль над процессом, поэтому приходится возвращать их с небес на землю.

Мария: Татьяна Геннадьевна сейчас сказала очень важное слово — контроль. Это то, чему меня научила именно она, потому что нельзя позволять эмоциям захлестывать себя на сцене.

Ольга: Кажется, что слово «контроль» касается только техники. При создании образа он тоже важен?

Т.Т.: Балерина — очень зависимый человек: костюм, свет, дирижер, партнеры, сама сцена, другой объем, декорации, бутафория. Нужно не только контролировать себя, но и всех держать в поле зрения: все должно соответствовать тому, что она делает. Бесконтрольные эмоции вне пространства могут привести к другому понимаю спектакля и к уходу от образа.

О работе в полную силу

Ольга: Перед нашим интервью я побывала на вашей репетиции «Ромео и Джульетты». Мария даже в зале работала в полную силу. Это всегда так происходит?

Т.Т.: Мне повезло: ко мне попали балерины, которые с точки зрения образа всегда работают на сто процентов. Мы можем что-то очень условно повторить по технике, потому что они все прекрасно выучены, но даже на репетиции чувствуется максимальная творческая и актерская отдача. А если говорить про Машу и Джульетту, то она еще и очень трогательна. Только у нее есть одна такая особенность: на репетиции она одна, а на спектакле — другая.

Мария: И никто не знает, хорошо это или плохо.

Т.Т.: На сцене ты все время что-то добавляешь, и твой спектакль всегда продуман и по эмоциям, и трагически. Танцевать Джульетту — твоя прямая обязанность, потому что ты она и есть, а февральский показ вообще был шедевральный. Я не могла пережить твои эмоции: после театра не спала до трех часов ночи. Хотя в следующий раз и этого будет недостаточно — необходимо все время идти вперед.

Ольга: Мария, часто вы слышите такие слова от Татьяны Геннадьевны?

Мария: Совсем нет, и от этого они еще более ценны. Но даже если Татьяна Геннадьевна меня ругает, я знаю, что за дело, и это лучше, чем когда она молчит. Помню одну репетицию «Ромео и Джульетты»: репетиционный класс, педагог сидит в зале, я прохожу вариацию. Татьяна Геннадьевна не проронила ни слова. В конце я спросила, как все прошло, а в ответ услышала: «А что тут скажешь?» И тут я поняла, что надо взять себя в руки и выложиться по полной.

Ольга: А имеет место волнение на сцене?

Т.Т.: Я приучена к тому, что балерина на первый спектакль должна выходить как на десятый: все должно быть отработано. Да, сейчас нам не всегда предоставляется возможность большого количества репетиций: нет залов, усталые ноги, нет окон в расписании. Но я стараюсь своих доводить до состояния, когда они рвутся на свой первый спектакль, чтобы наконец-то выплеснуться и я от них отстала.

Ольга: Так вас учили в театре?

Т.Т.: Пожалуй, но и в школе (здесь и далее: сегодня АРБ им. А.Я. Вагановой. — Прим. ред.) вариации проходили от и до без остановки, а потом уже педагог комментировала, а мы, если могли, повторяли, исправив ошибки. Но у меня со второго раза всегда было хуже.

Улица Росси

Мария: Татьяна Геннадьевна, расскажите, пожалуйста, как вы попали в академию. Про то время на улице Росси ходят легенды, как про «золотой век» Голливуда. Там действительно было так интересно?

Т.Т.: Мне кажется, о школе у всех только самые теплые воспоминания. Но, конечно, мне повезло с эпохой: все мои наставники были из легендарного педагогического класса Агриппины Яковлевны Вагановой. Я училась у выдающихся Елены Васильевны Ширипиной, Елизаветы Николаевны Громовой и Варвары Павловны Мей. Не всем так везет. К слову, именно Елизавета Николаевна отговорила мою маму забирать меня из училища. Когда я поступила, из-за нагрузки появились тройки по общеобразовательным предметам, и мама перепугалась, а Елизавета Николаевна сказала, что я просто должна этим «переболеть» и все наладится. Так и случилось. Правда, тут недавно нашелся дневник, где за rond de jambe en l'air стоит тройка, а за упрямство — два.

Мария: Вот где начал проявляться ваш характер!

Т.Т.: Умное упрямство иногда идет на пользу — когда оно перемалывается в целеустремленность.

Мария: На улицу Росси вас привела мама?

Т.Т.: Нет, маме было некогда. Мой папа рано ушел из жизни, и она крутилась на трех работах, чтобы меня прокормить и как-то одеть. Наша соседка по коммунальной квартире в переулке Ильича (сейчас это Казачий переулок), дореволюционная старушка, разглядела во мне что-то такое балетное и отвела на улицу Росси.

Мария: Легко приняли?

Т.Т.: По недобору. Из данных у меня была только выворотность. Ни шага, ни прыжка, ни подъема!

Мария: У вас не было прыжка?

Т.Т.: Нет. Зато когда мне показали, что такое мах, я прыгала до своего последнего 28-го сезона.

Мария: Вы мечтали стать прима-балериной?

Т.Т.: Что ты! Моей мечтой была четверка в Розовом вальсе в «Щелкунчике» и Панадерос в «Раймонде». Не сбылось. Тогда танцевали Ирина Колпакова, Алла Сизова, Габриэла Комлева, Наталья Макарова, Эмма Минченок, Нинель Кургапкина — одна лучше другой! Я не беру даже более молодое поколение: Леночка Евтеева или Светочка Ефремова — такие бриллианты! Куда мне! Да, то, что мне давали, я исполняла на все сто, но я понимала, какая из меня балерина.

Мария: Вы скромничаете.

Т.Т.: Мне просто помогла жесточайшая дисциплина, к которой приучили в школе.

Про амплуа

Ольга: А можно лирическим балеринам выходить в таких партиях, как Гамзатти или Мирта?

Т.Т.: Как выяснилось, можно. Казалось бы, по своему типажу я не имела права браться ни за Жизель, ни за Одетту, ни за Сильфиду, а танцевала все. Если артист чувствует стилистику, пластику и характер спектакля, включая то, какой должна быть прическа, грим и поведение на сцене, то почему бы Китри не станцевать Жизель.

Мария: Получается, все зависит от потенциала артиста: если танцовщик способный, то рамок нет?

Т.Т.: Я думаю, ограничения дают какую-то однобокость в творчестве.

Мария: Но все-таки от внешних данных не уйдешь.

Т.Т.: Перед тобой сидит исключение из этого правила. Когда я пришла в Кировский театр (ныне Мариинский. — Прим. ред.), то при той эстетике я, как мне кажется, не должна была танцевать, а все сложилось иначе.

Мария: Да, мы становимся заложниками этих условностей. И ведь это колоссальная работа убедить себя в том, что ты имеешь право прикоснуться к тому или иному полотну, если тебе не хватает роста, линий или определенной фактуры. Мы много работаем над техническими деталями и фуэте, но есть еще и то, что лежит в другой области.

Т.Т.: 32 фуэте — это мелочи жизни. Вот настроить себя сложнее. Я три года убеждала Катю Осмолкину, что она не просто может танцевать «Лебединое озеро», а должна выйти в этом спектакле. Катя же сомневалась в своих данных. А когда мы начинали с тобой репетиции Гамзатти, я переживала только за финал первого акта: хватит ли твоей Гамзатти внутренней энергии за три секунды вложить в руку всю решимость. Я была уверена, что технически все тебе сделаю, но переживала, насколько у нас получится выстроить этот важнейший момент актерски, ведь ты благостная, человеколюбивая, все понимающая и все прощающая.

Мария: Как раз сделать на сцене то, что тебе не свойственно, в тысячу раз интереснее, чем быть внутри своей натуры и данных. Именно поэтому выйти в образе Гамзатти — моя мечта.

Т.Т.: Машу воспринимают как лирическую балерину, а ведь у нее большой потенциал. Вообще выход балерины в партиях, которые, казалось бы, ей не свойственны, дает возможность по-другому взглянуть на ее диапазон.

Ольга: Удивительно, в школу берут по данным, а оказывается, что дело совсем не в этом? 

Т.Т.: Конечно, и в них тоже. Но в нашей профессии столько составляющих. Я очень хорошо помню, как со мной вместе поступали ребята, чьи данные были совершенны, но через год эти ученики исчезали, а мы, те, которые пришли на тройки, дошли до самого финала. Такой парадокс.

Ольга: В чем залог успеха? Все решает судьба?

Т.Т.: Не только, но за судьбой стоит много сил. Важно понимать: если ты не воспользуешься тем, что тебе предначертано, тем, что тебе дали природа и родители, то судьба будет мстить и заберет у тебя твои возможности. Поэтому, когда я научилась прыгать, я прыгала до конца — пока ноги носили.

О педагогах: Кургапкина, Колпакова, Семенов

Ольга: Татьяна Геннадьевна, кто был вашим педагогом в театре?

Т.Т.: Я работала с блистательным триумвиратом: Нинель Александровна Кургапкина, Ирина Александровна Колпакова и благороднейший Владилен Григорьевич Семенов. Пока я не повесила туфли на гвоздик, у меня всегда был глаз педагога. В нашей профессии без этого нельзя: ты можешь придумывать все что угодно, но педагог тебе всегда скажет, работает ли твой прием на благо образа или нет.

Ольга: Вы быстро попали к Нинель Александровне?

Т.Т.: Сначала я оказалась в классе у Натальи Михайловны Дудинской. Потом у Наймы Валеевны Балтачеевой. А примерно в 1972 году уже сама попросилась к Кургапкиной.

Ольга: Можно было самой попроситься?

Т.Т.: Нет, я просто набралась наглости и не ошиблась. Нинель Александровна воспитала во мне характер. Если я начинала ныть от того, что не могу сделать тройную заноску, она отвечала: «Не можешь — не будешь». Приходилось все делать. В результате мы все роли строили не только с точки зрения образа, но и на сложнейшей технике. Даже сейчас в партии Мирты мало кто делает тройные заноски, а я уходила с этим на пенсию.

Ольга: А с Ириной Александровной Колпаковой сейчас продолжаете общаться?

Т.Т.: Не то слово! Более того, когда Ирина Александровна приезжает в Петербург, я ее прошу репетировать с моими девочками. К сожалению, после пандемии она не прилетает, но все же Алине (Сомовой) и Маше (Ширинкиной) повезло особенно: так получилось, что они репетировали с ней много. Более того, Маше Ирина Александровна вообще передала уникальные нюансы партии Джульетты, которые были в той самой первоначальной версии Кировского театра и которые звучали в интерпретации Улановой. Я даже помню, как в Ленинград приезжала Галина Сергеевна и говорила, что Ирина Александровна помнит и знает все лучше, чем даже она сама. Теперь все это бесценное наследие в голове и в теле Маши.

Мария: А мне еще очень памятны репетиции «Жизели». Вообще мне кажется, что нет ничего сложнее, чем этот спектакль: и эмоционально, и актерски, и стилистически.

Т.Т.: В нем нужно найти тонкую грань и ни в коем случае не выбиваться из стилистики спектакля. Увы, часто танцовщицы путают нашу редакцию с тем, что идет в других театрах, и сцену, на которой это исполняется.

Мария: Кстати, попасть от педагога может даже, когда ты танцуешь «Жизель» далеко не первый раз. Совсем недавно мне подумалось, что спектакль идет как по маслу, а Татьяна Геннадьевна зашла в антракте в гримерку и отругала меня по полной программе. Зато второе действие прошло без сучка и задоринки. Когда приезжала Ирина Александровна, казалось, что на сцене все получается, но она в самом конце сделала такой комментарий: «Молодец. Если будешь в этом направлении работать, то будет похоже на то, что надо». Мне тогда представилось, что вот я нашла свою Жизель, а это был всего лишь маленький намек.

Т.Т.: На самом деле они очень хорошо все репетировали и почувствовали друг друга психологически. Машин актерский потенциал совпал с мышлением Ирины Александровны. Для меня это было большим счастьем, потому что традиция не прерывается.

О самом важном

Ольга: Что самое важное для балерины?

Т.Т.: Мозги. Все остальное приложится. Безупречные данные и возможности могут дойти до пика, после чего приходит неизбежный спад, а умственная работа, душа, сердце никогда не доходят до самой вершины — они все время совершенствуются. Но у каждого балетного клана, конечно же, свои задачи.

Ольга: Какие задачи у ваших учеников?

Т.Т.: Я люблю, когда у них актерские задачи превалируют над техническими. Можно сказать, свою педагогическую деятельность я начинала с этого — вытягивала из них артистическое начало, которое останется с ними навсегда.

Ольга: И как это откликалось? 

Т.Т.: Тут мне снова повезло: мои ученицы все время ищут новые краски, эмоции, впечатления. Безусловно, они много трудятся и над физикой, но я всегда говорю: роль должна быть сделана так, чтобы МХАТ мог позавидовать, а твои чувства долетали до третьего яруса. И дело не в мимике, которую видно только в первом ряду партера, а в том, в какую пластическую форму облачены твои переживания. Мне очень важно, чтобы мы работали именно в драматическом направлении, ведь они все в себе перемешают, переработают и сделают частью себя. Может, не получится тур, но если спектакль сложился, про твою ошибку никто и не вспомнит.

Мария: Как вас хватает на всех нас?

Т.Т.: Я об этом не думаю: мне с вами интересно.

Ольга: Что вам приносит удовлетворение?

Т.Т.: Когда они хорошо танцуют и выкладываются всем своим существом.

Ольга: Желали бы вы себе другой судьбы? 

Т.Т.: Нет. Если бы надо было прожить вторую жизнь, я бы прожила ее так же — со всеми ее минусами, драмами и болями. Мне так хорошо.

Благодарим Мариинский театр за помощь в создании материала.