В Большом театре премьера, а вернее — столь ожидаемое возобновление балета Сергея Прокофьева «Ромео и Джульетта» в постановке Леонида Лавровского. Легендарный спектакль, доказавший всему миру высоту и величие советского балета. Спектакль, задавший вектор развития балетной драматургии на многие десятилетия вперед. «Ромео и Джульетта» Леонида Лавровского — одно из великих свершений эпохи драмбалета, явления отечественной культуры, о пользе которого для балетного театра сегодня говорят и его вчерашние противники.
Автор: Анна Ельцова
Трагедия Шекспира издавна привлекала взоры хореографов. В начале XIX века на сцене Датского королевского театра в Копенгагене знаменитый в то время хореограф Галеотти (Винченцо Томазелли) поставил балет «Ромео и Джульетта» на музыку К. Шалля. Позже, в 1833 году, не менее знаменитый Август Бурнонвиль выпустил свою редакцию этого балета Шалля. Спектакль был насквозь танцевальный и, взяв только внешнюю фабулу сюжета, не претендовал на раскрытие философских идей Шекспира.
Были попытки воплотить трагедию Шекспира на музыку увертюры-фантазии П.И. Чайковского «Ромео и Джульетта». В 1938 году венгерский балетмейстер Дьюла Харангозо поставил одноименный одноактный балет на сцене Будапештского театра, в 1942 году на сцене Парижской оперы эту же идею воплотил Серж Лифарь. Но небольшая по времени увертюра Чайковского (20 минут) позволяла создавать лишь хореографические эскизы на тему великой пьесы.
Осенью 1938 года ленинградскому балетмейстеру Леониду Лавровскому, за плечами которого были балеты «Катерина» и «Фадетта», дирекция Театра оперы и балета им. Кирова предложила поставить балет Сергея Прокофьева «Ромео и Джульетта». По признанию самого Лавровского, он принял это предложение с глубоким волнением. «Гениальное творчество Шекспира представлялось мне как бы эталоном, позволяющим проверить действительную ценность художественного явления, постичь отношение искусства к действительности. В Шекспире для меня была воплощена реальная возможность испытания балета, его эстетики, его художественных потенций. Воплощение идей и образов Шекспира в балетном театре значило для меня не только становление моей личности как балетмейстера, но и художественное становление жанра, в котором я работаю», — вспоминал Леонид Михайлович.
Задача перед молодым хореографом стояла действительно грандиозная: с чистого листа (предыдущие попытки были слишком незначительны) воссоздать великое произведение Шекспира на балетной сцене. Главной идеей пьесы Лавровский определил столкновение двух во многом полярных в мышлении и культуре миров: мира Средневековья и мира Возрождения. Идеи гуманизма, воплощенные в любви Ромео и Джульетты, противостояли мрачным средневековым традициям вендетты — кровной мести двух знатных веронских родов. «Это определило архитектонику и композицию спектакля, метод и стиль его хореографического решения», — писал хореограф.
Основу нового балета составила классика. По признанию Лавровского, он использовал ее, когда она обеспечивала наиболее полное и совершенное состояние образа. Языком классического танца изъяснялись Ромео, Джульетта и ее подруги, граф Парис. На равных с классическим балетмейстер использовал характерный танец — в его стихии живет темпераментная толпа на площадях Вероны. В некоторых партиях балетмейстер комбинировал стили. В партию весельчака и жизнелюбца Меркуцио наряду с классикой были вставлены элементы итальянского народного танца. Столь же стилистически разнообразной оказалась и партия Тибальда. Мастерски вписан в картину спектакля и исторический танец: старинный английский «Танец с подушечкой», датируемый XVI веком, стал центральным эпизодом картины бала в доме Капулетти.
Большую роль в своем спектакле балетмейстер отвел пантомиме — важному элементу балетного драматургического действия. Выразительная пантомима присутствует в каждом эпизоде «Ромео и Джульетты». Балет-драма не терпит «чистых» танцев. В нем есть пантомимные партии, рассчитанные на талантливых актеров: Кормилица, синьора Капулетти и ее супруг, падре Лоренцо. «Пантомимное действие, создаваемое средствами, присущими балетному театру, может быть очень красноречивым и выразительным, — полемизировал с критиками пантомимы Лавровский. — Пользуясь двумя элементами, то есть танцем и пантомимой, я и стремился создать спектакль, который по праву можно было бы назвать спектаклем Шекспира».
Созданию настоящей шекспировской драмы на балетной сцене способствовала и музыка Сергея Прокофьева. «Ромео и Джульетта» стал первым советским балетом композитора. Он писал его музыку в 1935–1936 году, когда вернулся на родину и испытывал необыкновенный творческий подъем. Задача претворить на балетной сцене великую трагедию Шекспира была абсолютно новаторской и казалась во многом невыполнимой. Но, преодолев сомнения, композитор блестяще справился с ней, создав партитуру шекспировской глубины. Впервые Прокофьев представил свое сочинение в виде двух оркестровых сюит. Филармоническая премьера имела большой успех. Музыка пленила слушателей рельефностью портретных характеристик и изощренной прокофьевской инструментальной изобретательностью.
Но для сценического воплощения она оказалась слишком обобщенной, в ней недоставало конкретики. На постановочных репетициях танцовщики, не привыкшие к такому симфонизму на сцене, с трудом подчинялись ходу композиторской мысли. «Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете» — эта шутка была популярна у артистов во время работы над спектаклем. Сложный гармонический язык партитуры, острота ее ритмов требовали от них определенного вживания. Даже Галина Уланова, репетировавшая роль Джульетты, поначалу отвергала сложные прокофьевские гармонии: «Спросите Лавровского, он приказал мне любить эту музыку!»
Процесс постановки «Ромео и Джульетты» оказался очень непростым для всех. Лед недоверия к музыке Прокофьева со стороны исполнителей окончательно смог растопить лишь успех премьеры балета. «Те, кто вчера не воспринимал музыку Прокофьева в этом спектакле, сегодня являются его горячими сторонниками… Не только ценят, но любят его, любят искренне и горячо. Он создал музыкальные образы огромной, потрясающей силы, значение и влияние которых в плане развития балетного спектакля велико и значительно», — писал Лавровский.
11 января 1940 года в ленинградском Театре оперы и балета им. Кирова состоялась премьера балета С. Прокофьева «Ромео и Джульетта». Успех был огромный. Всем присутствовавшим на спектакле было ясно, что это настоящий шедевр. Впервые балетному театру покорились шекспировские высоты. Немалый вклад внесли в эту победу и талантливые исполнители кировского театра. Их актерские дарования раскрылись благодаря встрече с драматургией Шекспира. Роль Ромео принесла звание первого «тенора» советского балета Константину Сергееву. Критика единодушно выделяла Андрея Лопухова в партии насмешника и озорника Меркуцио. Его брат, выдающийся отечественный балетмейстер Федор Лопухов, отмечал: «Старый Н. Солянников превзошел себя в роли отца Джульетты. С удивлением и удовольствием смотрел я на Кормилицу — Бибер. Всегда приятно, когда в актере обнаруживаются скрытые возможности».
По воспоминаниям того же Ф. Лопухова, Вл.И. Немирович-Данченко говорил об исполнении роли Тибальда Робертом Гербеком, что «ни в драматическом, ни в оперном спектакле этого образа, с исчерпывающей полнотой, какую он приобрел в балете, нет». Но главным событием той премьеры стала, конечно же, Джульетта Галины Улановой. По мнению критики, ее нельзя было оценивать с общих позиций технического исполнения — Уланова переросла эти мерки. «Она, как Павлова, вскрывает душу своих героинь и заставляет любить их красоту. Это и есть самое важное и притом самое трудное в искусстве», — писал о новой Джульетте Федор Лопухов.
Джульетта Улановой потрясла и деятелей драматического театра, поначалу относившихся к идее балетного воплощения Шекспира скептически. «Уланова мне напомнила Комиссаржевскую. А что было в ней? Выходил человек на сцену, не произнеся еще ни единого слова. Но вы сразу же ощущали появление целого мира. Станцевать Шекспира, и так, чтобы об этом говорили, что это действительно шекспировский образ, что такой Джульетты не было даже в драме, — это значит открыть новую страницу балетного искусства. Это и сделала Уланова», — писал в своем очерке 1940 года Соломон Михоэлс.
Успех ленинградского спектакля прославил его создателей. О них узнала вся страна. В 1944 году Леонид Лавровский стал главным балетмейстером, а Галина Уланова — прима-балериной Большого театра. В 1946 году Леонид Михайлович поставил «Ромео и Джульетту» в Большом театре. Эта работа стала, по его словам, обоюдным творческим знакомством с коллективом. Это не был механический перенос ленинградского спектакля — хореограф продолжал творчески работать над пьесой Шекспира. «Мною был произведен радикальный пересмотр хореографического решения ряда сцен, углублены и видоизменены характеристики образов, пересмотрен танцевальный язык отдельных персонажей… Все это делается в силу желания глубже и правдивее раскрыть идею спектакля Шекспира и его образов», — объяснял Лавровский. В новой редакции балета неизменной Джульеттой оставалась Галина Уланова. Ее новым Ромео стал романтический Михаил Габович. В спектакле появился великолепный Меркуцио — Сергей Корень. Тибальд Алексея Ермолаева потрясал невероятной актерской экспрессией. Недаром критика сравнивала танцовщика с выдающимися драматическими актерами И. Москвиным и Л. Леонидовым. Чуть позже на московской сцене появились столь разные Джульетты Раисы Стручковой, Майи Плисецкой, Марины Кондратьевой, Екатерины Максимовой. Дебют Юрия Жданова в партии Ромео стал очень удачным. У молодого танцовщика сложился гармоничный дуэт с Галиной Улановой.
Именно в таком составе спектакль Лавровского был показан в Лондоне в 1956 году. Представлять свою трактовку шекспировской пьесы англичанам было смелой и трудной задачей. Тем более что многие английские зрители и критики были настроены предвзято к советским артистам. В тот день, 3 октября, на открытии гастролей Большого театра в зале Ковент-Гардена присутствовали члены правительства Великобритании и королевской семьи, известные деятели культуры, политики и дипломаты. А после спектакля эта публика в восторге скандировала имена артистов, кричала, аплодировала. По воспоминаниям Юрия Жданова, их вызывали тридцать раз!
В последующие представления успех только возрастал. Английские критики восхищались спектаклем Лавровского и пытались анализировать увиденное. «Хореография Лавровского использует русскую классическую технику и развивается на базе русского классического танца, но не в направлении дягилевской и фокинской хореографии, которая стала определяющей для западного балета. Нет, хореография Лавровского иная, новая, совершенно самостоятельная. Лавровский развивает классическую технику в двух направлениях: собственно танца, который всегда зрительно представлен публике, и сюжетной линии, повествовательной, базирующейся на максимальном использовании мимики. В «Ромео и Джульетте» Лавровский сознательно подчеркивает слияние танца и мимики… Успех его работы именно в этом», — писала The Financial Times. А газета The Times резюмировала: «Спектакль театра, показавший целиком всю трагедию в трех актах и тринадцати сценах, представляет собой точный перевод каждого слова Шекспира на язык подлинной поэзии».
Поэтесса Екатерина Шевелева, которая была на том легендарном спектакле, оставила поэтические воспоминания о триумфе «Ромео и Джульетты» в Лондоне:
От оркестра ветер пламенный
Рвется на простор, за стены,
А театр молчит как каменный
И не сводит глаз со сцены.
Где крылатая Уланова,
Вся из света и эфира,
Англичанам дарит заново
Их великого Шекспира.
Подарят ли зрителю Шекспира солисты Большого балета XXI века, покажет премьера.