Дункан и Есенин

Такие диаметрально разные на первый взгляд, разделенные пропастью возраста, менталитета и языка, на самом деле… они были очень похожи в своей высшей артистической сути… и в трагизме судьбы. Их роману посвящены десятки книг, статей, фильмов, передач, но даже сегодня, будучи рассказанной и пересказанной столько раз, эта история по-прежнему горит яркими красками, а интерес к ней не гаснет и спустя до предела насыщенный историческим драматизмом век.

В очередной раз вспоминая этот неординарный союз, хотелось бы рассказать не столько о перипетиях их интимной и семейной жизни, сколько составить творческий портрет каждого по отдельности и попытаться докопаться до импульса, толкнувшего на встречу друг другу женщину, олицетворяющую «новый танец», и мужчину, навсегда ставшего символом исконно русской поэзии.

Танцевать — это жить

Айседора Дункан всегда считала себя революционеркой — по духу, по сути, по самовыражению. И вся ее жизнь и ее творчество есть тому подтверждение — она поистине совершила величайшую революцию без пик, ножей, винтовок, вооружившись лишь пластикой прикрытого невесомой туникой тела, музыкой, отзывающейся в каждом ее жесте, и новой философией жизни, которую она несла подобно факелу, попирая светом все косное, искусственное и вульгарно-пуританское, что, по ее мнению, тяжелым балластом прилипло к искусству и тормозило его развитие.

Сказать, не появись в свое время на небосклоне звезда Дункан, то и современного танца у нас бы сегодня не было, конечно, слишком громко, что-нибудь да обязательно сложилось бы. Но, безусловно, этот танец оказался бы абсолютно другим.

Айседора не была первой артисткой, начавшей кардинально экспериментировать с танцевальными формами в поисках новых пластических выражений, — период смены веков XIX и XX оказался удивительно богат на хореографические поиски. Исключительно классические интерпретации и академизм уже не удовлетворяли публику — ей хотелось экзотики, чувственной прелести, новых незнакомых языков. Невероятной популярностью пользовались мистические выступления Лои Фуллер, «камбоджийские» танцы Клео де Мерод и полные восточного эротизма спектакли Маты Хари. Новые идеи кружили в воздухе разрозненным вихрем, идеям нужен был проводник — этим проводником и стала Айседора Дункан. Когда читаешь историю ее жизни, волей-неволей поражаешься всеобъемлющему масштабу этой великой личности. Не будучи профессиональной танцовщицей и артисткой, она никогда не изучала практическую сторону хореографии (полтора урока классического танца, после которых Айседора окончательно и навсегда разочаровалась в системе преподавания балета, не в счет), однако она не только стала одной из самых успешных и известных танцовщиц своего времени, но и изобрела новую пластическую систему, сформулировав принципы движения и основав свою собственную школу в противовес школе классической.

Кстати, преподавать Айседора стала еще в раннем детстве, начиная с шестилетнего возраста (по ее собственным словам) она собирала группы детей и учила их ритмично двигаться, а с десяти лет вместе с сестрой Элизабет они уже считались полноправными педагогами, дававшими платные уроки многочисленным ученикам, чем вносили значительный вклад в бюджет семьи, жившей бедно и нестабильно. Эта неопределенность финансового состояния будет преследовать Айседору до конца ее дней — как на американских горках, блестящие дни роскоши будут сменяться периодами беспробудной нужды. Но если взглянуть на жизнь танцовщицы, начинаешь понимать, что деньги как таковые ее особенно никогда не волновали — они служили лишь инструментом, для того чтобы нести ее искусство и заложенную в нем истину людям. Не задумываясь о завтрашнем дне, Дункан с легкостью тратила все средства на прекрасные, но утопические проекты, каким являлся храм искусств на холме Копанос близ Акрополя, на тематические праздники для друзей, на обеспечение своей школы и организацию многочисленных благотворительных выступлений в Советской России.

В основу философии своего искусства Айседора Дункан положила античную традицию и гармоническую идею о неразрывной связи человека с природой. Отказ от сковывающих движения костюмов, греческие туники и хитоны, босоногие танцы — все это, с одной стороны, символизировало связь человека с силами земли, воды, бескрайнего неба и теплого солнца, а с другой — абсолютную победу человеческого духа над материальной составляющей. Конечно, в широком разрезе назвать танец Дункан античным или древнегреческим будет в корне неверно. Да, многие из ее движений и жестов напоминают изображения на древнегреческих амфорах, но это скорее аллюзия. Будучи человеком невероятно умным и образованным, Айседора прекрасно понимала, что осознать и воссоздать античный танец абсолютно невозможно, равно как и повторить звучание античной музыки в том варианте, как ее исполняли несколько тысяч лет назад. Свое же искусство она характеризовала более широко, объясняя, что в нем переплелись и наследие Эллады, и традиции Ирландии, пульсирующие в ее крови, и образы новой танцующей Америки, позже — образы новой революционной России.

Классический танец Айседора, мягко говоря, не жаловала, заявляя, что он «оскорбляет ее чувство прекрасного», его выразительные средства казались ей механическими и вульгарными. Но тем не менее это убеждение не мешало танцовщице восхищаться такими артистами, как Кшесинская, Павлова и Нижинский.

Да и саму себя великая Айседора часто просила не называть танцовщицей, поскольку танец для нее в своей глубинной сути не являлся профессией или системой неких структурированно-приобретенных знаний и умений, танец был для нее воплощением Жизни, он был самой Жизнью, он был повсюду.

Особая ценность явления Айседоры Дункан (что, собственно говоря, и выделяет ее на фоне других талантливых современниц, предшественниц и последовательниц) заключается в том, что она совершила переворот не только в танце, но и культурно-эстетическом мышлении, она в корне пересмотрела роль женщины как в искусстве, так и в жизни. Она выступала за право женщин на свободную любовь и материнство без брака еще тогда, когда об этом не совсем было принято говорить вслух, она в числе первых новаторов отказалась от неудобных корсетов, заточивших женскую талию и сознание в беспощадные тиски. Кстати, Айседору Дункан боготворил кутюрье эпохи Поль Пуаре, в своих мемуарах он рассказывает о танцовщице с величайшим трепетом и почтительно — с заглавной буквы — называет ее Она.

Действительно, о ней можно сказать только так — с заглавной буквы, никак иначе, потому что это Личность, чей божественный творческий огонь пылал до последних минут ее драматичной жизни, полной чудовищных трагедий, которые только способны выпасть на долю женщины и матери (двое детей Айседоры — дочь Дейдре и сын Патрик — погибли в автомобильной катастрофе, третий же ребенок умер у нее на руках спустя несколько часов после рождения). И вот несмотря на всю эту боль, несмотря на десятки и сотни иных перипетий и лишений, она продолжала нести людям свет и новые смыслы танца, искусства и жизни.

«Быть поэтом — это значит…»

Сергей Есенин безусловно был самородным гением кристально чистой воды, без примесей. И это факт, хотя он отнюдь не обязан делать его лучшим поэтом эпохи или вашим любимым поэтом. Первая четверть XX века вообще оказалась для русской литературы, а особенно для поэтической ее составляющей, временем удивительно плодотворным — самоцветы летели из-под копытца Серебряного века щедро и неустанно — из-под пера многих поэтов рождались абсолютно гениальные строки, которые до конца времен вписаны в скрижали мирового искусства. Потому что, порой даже не родившись гением, но благодаря неустанной работе, человек способен достигнуть этой гениальности и запечатлеть мгновения высшего просветления в своем творчестве. Но Сергей Есенин гением родился. И в этом как раз и есть то, что роднило его с Айседорой Дункан — оба были проводниками. Она — проводником божественного движения, он — божественного слога. И «божественное» в данном случае не стоит воспринимать как нечто сугубо религиозное или имеющее отношение к конкретному вероисповеданию. Так, в поэзии Есенина слышны и эхо языческой Руси, и переливчатый колокольный звон, и холодящий душу революционный набат.

Но, конечно, воспринимать Есенина исключительно как гения-самородка, по прихоти мироздания затерявшегося в просторах бескрайних русских полей и покинувшего родную избу для того, чтобы слагать щемящие строки о деревне посреди дымного угара московских кабаков, было бы в корне неверно. Есенин был умнейшим и образованнейшим человеком с потрясающим чувством языка — его внутренней мелодики и законов построения. Он знал старославянский и мог объясняться на многочисленных местечковых русских диалектах. Богатство его лексического вокабуляра было поистине огромно. И на протяжении всей своей недолгой, но крайне плодовитой жизни поэт не прекращал работать со словом. Он придумывал и разрабатывал различные игры и упражнения на построение предложений и фраз, на сочетание между собой тех или иных слов и букв. Говорят, что ему не было равных в игре на знание однокоренных и одноосновных слов. Работал он много, вдумчиво и усердно, стих отшлифовывал до бриллиантового блеска, но писал легко и достаточно редко вычеркивал и перечеркивал. И как бы подтверждая свою пророческую суть, говорил, что пишет он вовсе не пером. Равно как и Айседора неоднократно говорила, что танцует она отнюдь не телом. Поэтому так ли удивительно, что их встреча не прошла бесследно для обоих.

(Не)равный брак

Говорить со стопроцентной уверенностью не берусь, ибо исследовать чужие чувства по прошествии времен занятие практически бесполезное (в своих собственных-то в дне сегодняшнем порой разобраться непросто), но судя по имеющимся фактам, дошедшим до нас размышлениям героев и очевидцев событий, ни для Сергея Есенина, ни для Айседоры Дункан этот роман не был главной историей любви. Если говорить про Айседору, то сложно представить, что женщина сорока с лишним лет, пережившая тяжелейшие испытания смертью, предательством, несчастливыми отношениями, способна сохранить юношеский запал, необходимый для того, чтобы в душе разгорелся костер великих чувств. К сожалению, а может быть, и к счастью, человеческий душевный ресурс в этом плане ограничен. Есенин же в принципе был крайне влюбчив и любвеобилен, что подтверждает немалое количество его женщин, детей и браков, и что еще лучше подтверждают его многочисленные стихи. Сергей Есенин отнюдь не поэт единственной музы, Прекрасной Дамы, образ которой проходит лейтмотивом через все его творчество, –  прекрасных дам было очень много. Но в данном случае не есть цель рассказывать о романах поэта, перечислять возлюбленных Айседоры, равно как и передавать детали их знакомства и непростых отношений — об этом в свое время прекрасно написали очевидцы — Ирма Дункан, Илья Шнейдер, Анатолий Мариенгоф — причем каждый со своим эмоциональным окрасом. Гораздо более важной в данном случае является возможность понять и оценить, какое наследие этот роман оставил в творческом и жизненном разрезе.

Если мы обратимся к поэзии Сергея Есенина, то фактически вряд ли найдем там большое количество строк, посвященных Айседоре Дункан… Ну, предположим «Мне грустно на тебя смотреть…», «Пой гармоника…», «Пускай ты выпита другим…», хотя о двух последних исследователи творчества Есенина до сих пор спорят. Конечно, ее образ очень силен в «Черном человеке», и суть не только в упоминании «женщины сорока с лишним лет…», но и во всем умонастроении поэмы, в том ощущении необратимого рока, которым была пропитана жизнь и судьба обоих. «Черный человек» — одно из величайших произведений не только Сергея Есенина, но и всей русской поэзии. За этот «босоногий след» Айседоры русская литература должна быть особенно благодарна.

И вообще, влияние на творчество сложно оценивать только конкретными строками — конечно, два безумных года с Дункан, безусловно, обогатили творческий мир Есенина: она показала ему Европу с ее лучшими городами, она показала ему Америку, познакомила со многими интересными людьми, а западный мир, в свою очередь, познакомила с его творчеством. И пусть сам Есенин крайне нелестно отзывался о своей поездке (ему не нравилась заграница, и он постоянно рвался на родину), но путешествие всегда есть один из главных источников творческого обогащения, переосмысления и рождения новых форм. И, конечно, эмоциональные качели этого брака, их зашкаливающая амплитудность щедро подпитывали творческий огонь, ибо поэт не может существовать под сенью тихого уюта, поэту необходим нерв.

А что же до Айседоры? С одной стороны, являясь частью нового мира, частью России, в пучину которой она так бесстрашно окунулась, Есенин стал для нее яркой искрой вдохновения, которая могла выжигать старые незаживающие раны, а с другой — поэт явился живым воплощением трагизма и рока, так неустанно преследовавших танцовщицу на протяжении всей ее жизни.

Кстати, они так и не были официально разведены, хотя позже Есенин и женился в третий раз на внучке Льва Толстого Софье. Но именно Айседора Дункан стала наследницей всего состояния поэта, от которого она, впрочем, великодушно отказалась в пользу родни Сергея. Пережила своего бывшего супруга Айседора совсем не на много — ее гибель была не менее роковой и трагической.

Нам остались предсмертные строки Есенина:

«В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей».

Последняя же фраза Айседоры, садящейся в фатальное гоночное авто, гласила:

«Прощайте, друзья! Я иду к славе!»

В финальные мгновения оба остались бесконечно верны себе, уложив смысл многострадального жизненного пути в шесть коротких строчек:

«…В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжелых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым —

Самое высшее в мире искусство».