Габриэла Комлева

Сколько лет длится ваш творческий союз?

Анастасия Лукина: Вот уже семь лет!

Габриэла Комлева: Неужели? Трудно в это поверить! Так быстро время бежит…

Анастасия Лукина: Я пришла в театр после Академии Вагановой в 2015 году, и мы вместе с Габриэлой Трофимовной с первого сезона.

Какие были ощущения, когда педагогом назначили балерину-легенду?

Габриэла Комлева: По-моему, поначалу Настя меня просто побаивалась.

Анастасия Лукина: Да, весь первый сезон я была как бы не в себе. Театр — это все другое. Репетиции, расписание, отношения — все иное, все не так, как в академии. Да еще работа с новым педагогом, с другими требованиями и мерками, его надо понять. Мы привыкали друг к другу, наверное, года два.

Габриэла Комлева: Не меньше!

И не зря!

Анастасия Лукина: Несомненно!

Габриэла Трофимовна, а как у Вас складывались отношения с педагогами, когда Вы сами танцевали?

Габриэла Комлева: В те времена, когда я танцевала, все было иначе. Педагог был на пьедестале, мы его, как правило, обожали, нередко боготворили. Дистанция была. Возразить педагогу? Это никому в голову не могло прийти! Сейчас дистанция явно поубавилась, у подопечных появилось новое чувство — общение на равных. А знания, опыт, мастерство у нас разные, это основа нашего профессионального диалога. Самостоятельность, собственная позиция у молодых — это очень хорошо. Как найти здесь равновесие? Непросто, очень непросто! Я долго привыкала к такому стилю общения, хотя понимаю, что и время, и люди — все меняется, это неизбежно. Наше доверие к педагогам было абсолютным. Все мои педагоги были экстра-класса, и мне оставалось только внимательно слушать и претворять в жизнь их советы. Я благодарна судьбе, которая свела меня с легендарными личностями.

С кем Вы репетировали?

Габриэла Комлева: Когда я только пришла в театр, педагоги менялись. У нас была совсем другая система: мы должны были пройти все ступени балетной иерархии. Таким образом сначала я попала в кордебалет и танцевала партии корифеек. Одновременно Игорь Бельский ставил на меня центральные партии в новых спектаклях «Берег надежды» и «Ленинградская симфония». Это было время тяжелой физической нагрузки, работать приходилось очень много, и я встречалась со многими педагогами: например, с очаровательной Еленой Михайловной Люком. 

А потом Вы попали в класс Натальи Михайловны Дудинской.

Габриэла Комлева: Да, для нее организовали молодежный класс из тех, кому предстояло стать ведущими балеринами, на кого возлагались надежды как на лидеров. Старшее поколение балерин, с которыми Дудинская работала, захотело перемен. Определили так: кто хотел, остался в ее классе, а те, кому было там некомфортно, ушли. Мы занимались вместе: Наталья Макарова, Алла Сизова, Калерия Федичева, я — все стали звездами того периода.

Что для Вас значит Наталья Михайловна?

Габриэла Комлева: Я получила из ее рук всю классику, а она — непосредственно от Вагановой. Тогда было принято приходить на репетицию, заранее выучив порядок движений. Видеозаписей еще не было, приходилось просить показывать партию тех, кто ее уже танцевал. Все с радостью помогали. Танцевальный текст у всех был один, разночтения не допускались. Дудинская предпочитала показывать новый материал сама. Так, очевидно, делала и Ваганова. Чрезвычайно важны были акценты, детали, интонация. Наталья Михайловна тогда еще танцевала — например, большой трудный спектакль «Лауренсия» — и могла показать в полную силу.

Анастасия, а вы чувствуете эту связь поколений: Ваганова — Дудинская — Комлева, а теперь вот и Лукина?

Анастасия Лукина: Я понимаю, что такая преемственность дорогого стоит. Нельзя терять ни минуты, надо от Габриэлы Трофимовны брать все — не только балетные премудрости, важна причастность к огромному культурному пласту. Хочется больше думать, смотреть, анализировать. Благодаря своему педагогу я все время ищу разнообразие в партии, хочу, чтобы мои роли менялись, были полнокровными, цельными, со множеством граней.

Почему важен такой поиск?

Габриэла Комлева: Он не просто важен — так реализуется творческий процесс, так актер многое для себя заново открывает. У всех очень разный подход к работе над ролью. Если вспомнить драматических актеров, то у них, считается, есть два пути. Одни совершенствуют технику и всегда играют на высоком профессиональном уровне, но при этом ровно. Другие идут от эмоционального состояния, и у них случаются и падения, и высочайшие, невероятные взлеты. Мне всегда хотелось соединить эти два метода. Технология нужна в балете всегда, в нашем деле важна чистота танца. А что касается погружения в роль и трактовки партии, то здесь всегда хочется пробовать, искать, пытаться открыть что-то новое.

Эти поиски у Вас бывали мучительны?

Габриэла Комлева: Этот процесс трудно определим словами. Но он непрерывен, неостановим. Помню, что даже на свой 32-й сезон работы в театре, протанцевав десятки раз все балеринские партии, я все равно видела там неосвоенные возможности. Хотелось попробовать другие оттенки, которые могли меняться просто потому, что появлялся новый партнер. Другой Зигфрид, Дезире, Базиль, иной актер со своей уникальной природой таланта — и ты погружаешься уже в иные взаимоотношения: появляются новые эмоции, вся интонация роли могла меняться.

А как Вы готовились к спектаклю?

Габриэла Комлева: По-разному. Главное — нельзя отвлекаться ни на что с самого утра, ты целиком во власти спектакля. Он уже живет в тебе воспоминаниями, тревогой, заботами. Материализуется особым строем чувств. Внутренняя энергия накапливается, чтобы потом выплеснуться на сцене. Вот, например, «Дон Кихот», первый выход. Считается, он решает все: захватит ли балерина зал целиком? Вспомните корриду, вот-вот выпустят быка. Он рвется к решающей встрече. Ноздри раздуваются, бьет копытом. Не смейтесь — очень похоже! Стоишь в кулисах, заводишься, собираешься, чтобы «взорваться» на сцене, вспыхнуть пламенем. Вылететь буквально пулей, чтобы захватить зал в первую же секунду. Конечно, накопить всю эту энергию надо было в течение дня.

Почему иногда после спектакля зритель уходит потрясенный, а иногда, несмотря на безупречное исполнение, совершенно пустой?

Габриэла Комлева: Я убеждена: у каждого человека — свое поле, у актера оно особенное. Это непременный способ общения с залом. При мощной энергетике излучаемое актером захватывает сердце зрителей, становится фактом духовной жизни каждого сидящего в зале, объединяет людей, становится актом соборности — особого чувства, весьма значимого для нашей цивилизации. Отдача от зрителей тоже есть. Актер не только тратится. Встречная волна питает, заряжает, вдохновляет его. Когда я танцевала, интуитивно чувствовала подобное, но не знала природы этих связей. Сейчас я понимаю, когда человек наполнен и ему есть что сказать, он хочет отдать накопленное в зал. В мою бытность старшее поколение обладало оглушительным потенциалом внутренней энергетики. Иногда физические данные у них были гораздо хуже, чем у сегодняшних артистов, но у них был такой энергетический ток, что это все определяло. Особый, дарованный свыше артистизм.

Это дар?

Габриэла Комлева: Безусловно! Тут сказывается природа личности. Раньше при приеме в училище на артистизм обращали большое внимание. Бывает, что такие способности спрятаны глубоко, но их можно развить. Нужен какой-то естественный толчок и педагог, который в этом прозрении поможет.

Что важнее в балетной судьбе: труд или природа?

Габриэла Комлева: Должно сойтись очень много разных звезд. Все значимо: и физические данные, и артистические способности, и энергетика. А еще важна удача: заметят ли тебя руководство и хореограф. Мне повезло. Сначала Борис Александрович Фенстер, главный балетмейстер тогда Кировского (ныне Мариинского. — Прим. ред.) театра, взял меня в труппу как лирическую танцовщицу. Почти сразу Игорь Дмитриевич Бельский привлек меня к своей постановочной работе. Я всегда вспоминаю это с огромной благодарностью. С Бельским было безумно интересно работать: каждая репетиция — открытие. Он показал, что на сцене можно танцевать по-другому, не так, как в школе. Я достаточно уверенно осваивала технику и потому часто выручала в аварийных случаях: «влетала» сходу в «горевшие» из-за болезни исполнителя спектакли. Обычно эти партии за мной оставляли. А бывали ситуации почти катастрофические, например, с «Жизелью».

Расскажите!

Габриэла Комлева: В афише я значилась как Мирта. Но исполнительница партии Жизели неожиданно — в день спектакля! — заболела. Меня вызвали в дирекцию и начали уговаривать заменить ее. Я, естественно, отказывалась — оставались считанные часы до начала представления. Константин Михайлович Сергеев был мастер на уговоры, подбирал убийственные аргументы. Пришлось согласиться на весь спектакль — два с половиной часа. Сергеев бегал из кулисы в кулису и показывал, куда двигаться в следующий момент. К счастью, обошлось! Грубых накладок не было. И сложные поддержки получились. Говорили, что я «поймала» настроение и меня просто несло.

В итоге спохватилась Наталья Михайловна Дудинская: ей не понравился мой короткий костюм (а он просто был с заболевшей танцовщицы) и не пришлась по вкусу моя рыжая копна волос. Потому я не танцевала Жизель несколько сезонов. Потом ситуация в театре изменилась, и мне дали возможность снова выйти в этом спектакле. Тогда я сама пошла к Дудинской, чтобы она провела со мной одну репетицию, показала партию с музыкальной точки зрения, за что я ей очень признательна. В то время был один кумир в этой роли — Галина Сергеевна Уланова, — и многие, в том числе и Наталья Михайловна, повторяли ее. Мне же хотелось внести свое ощущение роли, и она стала одной из любимейших.

Что самое важное в партии?

Габриэла Комлева: Это очень зависит от конкретной ситуации. У каждого спектакля могут быть свои задачи: у классического танца они одни, у современного — другие. Если в первом случае требуется больше артистизма, то во втором, если просит хореограф, наоборот, стоит внести что-то спортивное. Даже фуэте может быть разным: где-то нужно больше динамики и темпа, а где-то необходимо добавить заразительной энергии, как будто хлыстом бьешь. И то, и другое внутри конкретного спектакля будет работать на образ — все должно существовать органично и строиться в соответствии с ситуацией. Поиск продолжается — в том и заключается живительная сила творческого процесса.

Ваша книга называется «Танец: счастье и боль». Мы больше говорили о счастье работы и творчества. А где притаилась боль?

Габриэла Комлева: Боль — это обобщенное понятие: она может быть и физической, и сердечной.

Жалеть себя нельзя?

Габриэла Комлева: Я себя никогда не жалела. Ноги ватные, настроения нет, тело не слушается — а все равно шла в зал и до измождения гоняла себя. С самого детства я работала с собой, закаляла и воспитывала тело, даже купалась в холодном заливе по 6–8 раз в день во время каникул.

Могло на Вашей сильной натуре так сказаться блокадное детство? Вы ведь родились в Ленинграде накануне Второй мировой войны.

Габриэла Комлева: Может быть. Я тяжело болела, и мы с мамой переносили все перипетии эвакуации. Но все терпели, и наша семья тоже. Кроме того, мама меня держала в жесткой дисциплине и не разрешала жаловаться, даже когда мальчишки задирались. Я, кстати, могла малолеткой дать сдачу даже 14-летним ребятам и схлопотать за это двойку по поведению.

Но потом выровнялись?

Габриэла Комлева: Да. Все же дома дали хорошее воспитание.

Волевой характер помог в театре?

Габриэла Комлева: Думаю, что умение себя заставлять сделало свое дело. Недаром я очень люблю слово «преодоление»: мы должны преодолевать обстоятельства, усталость, нежелание и себя. В нашей профессии преодоление — необходимость. И все-таки танец — счастье прежде всего. Этим счастьем одарила меня жизнь сполна. Мне очень хочется верить, что наша совместная работа поможет Насте достичь в танце красоты, выразительности, совершенства. Счастья — своего!