Ростовский музыкальный театр и его главный балетмейстер Иван Кузнецов выпустили вторую мировую премьеру за полгода. Вслед за масштабным «Тихим Доном» хореограф взялся за пересочинение байеровской «Феи кукол». Под этим именем Ростов-на-Дону обрел авторский двухактный балет с новой музыкой Игоря Левина и оригинальным либретто Ивана Кузнецова. Тата Боева рассказывает, каким оказалось переосмысление.
«Фея кукол», как многие балеты XIX века, — хитовые и нет, — в целости до нас не дошла. По сути, мы знаем разные инкарнации либретто: дореволюционное, с оживающей лавкой дорогих игрушек — повод для роскошного дивертисмента; и советское, с куклой, которая борется с зарвавшимся приказчиком (так в «Фею» попал социальный заказ, классовая борьба). Также известны отдельные номера постановки XIX века и спектакли Константина Сергеева и Николая Цискаридзе. Ростовский театр не стал брать одноактовку Йозефа Байера, а заказал полнометражную партитуру в два акта местному композитору Игорю Левину. Так что у Ивана Кузнецова, автора либретто и хореографии, был карт-бланш, которым постановщик воспользовался по максимуму.
Сюжет Кузнецов придумал собственный, с отдельными чертами более ранних версий. Здесь игрушки оживают, как и в дореволюционном балете, а от советского пришла социальная критика. На этом связь новой «Феи» с прежними постановками заканчивается.
Первое, что стоит отметить — цена амбиций. Ростов-на-Дону, не будучи признанным балетным центром, по темпу и размаху производства сейчас мог бы претендовать как минимум на место в средней лиге. Две мировые премьеры в мае и ноябре одного года — такой разгон не всегда берут даже крупнейшие балетные компании страны. Однако «Фея», в первую очередь в сюжетном плане, от такой спешки несколько пострадала.
Даже в кратком пересказе либретто Кузнецова выглядит не совсем ладно. В некоем городке живут беззаботные люди, у них есть дети, а еще среди жителей заводится могущественная дама, повелевающая играми и игрушками. Она встречает добрую девочку Ди, которая любит своего маленького плюшевого мишку. Игрушка периодически оживает, однажды теряется, встречает такого же потерянного зайца, попадает в руки к банде хулиганов, оказывается в доме могущественной дамы и возвращается к хозяйке.
В деталях сценарий оказывается еще уязвимее. В нем не срастаются логика и многие детали. Главный двигатель истории — рассуждение о цифровой зависимости, в плену которой оказались дети, буквально не вылезающие из гаджетов. Однако как попали прилипчивые экранчики в пасторальный мир обобщенного XIX века — нет ответа. Фея кукол вроде бы окружена живыми игрушками — но нарочно дарит доброй недигитализированной Ди девайс такой притягательности, что девочка мгновенно забывает о любимом друге-мишке. Как работает механика взаимодействия Феи и горожан, известно ли им, где и как она поселилась, почему в ее по идее тайный дом ходят примерно все: бесхозные игрушки, местные банды, начальник городской стражи, отправившиеся в бюро находок рассеянные маленькие девочки, — из действия неясно. В итоге обновленный сюжет «Феи» держится буквально на магии: а давайте, зрители по мановению волшебной палочки поверят в то, что происходит.
У сценарных сложностей могут быть прозаические причины. Например, объективная трудность подготовки второй большой премьеры за довольно короткий срок. Но они подсвечивают любопытный, возможно, бессознательно возникающий феномен — опору на знакомое в любой непонятной ситуации.
Как театральный механизм «Фея кукол» скроена довольно близко к лекалам «Коппелии», которую Иван Кузнецов переосмысливал парой сезонов раньше: двухчастная история о не самой доброй силе, игрушках и приключениях в завороженном пространстве. Даже динамика распределения драматического действия и танцев у Кузнецова близка к «Коппелии». Первый акт — это развитие истории, знакомство с миром. Второй — развитие хореографического материала, танцы чередой. Повторяются и ключевые механики мира, например, внезапное «обнаружение» героев, которые исчезали со сцены и наконец куда-то проникли.
Есть лишь одна сложность. При всей незатейливости «Коппелия» сшита накрепко и почти в любой момент дает ответ, как мы оказались в этой точке повествования. В новой «Фее кукол» задаванием вопросов лучше не увлекаться — чтобы не найти сценарный пробел. Ключевое гуманистическое высказывание Кузнецова: девайсы детям не игрушки, они отнимают внимание к миру и отчуждают от мира, — положение не смягчает. Почему Фея сначала подсовывает притягательный экранчик Ди, а потом вознаграждает мишкой, да еще и учит видеть его ожившим, настоящим другом, решать зрителям.
У балета есть и другая родовая особенность, словно заимствованная у «врага» — цифрового мира: визуальная шумность. Художники Дарья Саморокова, Наталья Земалиндинова и Тимофей Самороков создали мир чрезвычайно узорный, многослойный, цветистый. На его активном фоне танцы, которые придумал Иван Кузнецов — гораздо более лаконичные стилистически, чистые по линиям, близкие к неоклассике, — становятся частью общей ряби. А жаль, на первом плане мог бы оказаться сам хореограф с его явным вкусом к наследию балетного XX века: он интегрирует в текст аштоновские находки в разработке пластики костюмированных игрушек (как и в «Сказках Беатрис Поттер», у Мишки и Зайки задействованы в первую очередь конечности, чуть меньше корпус — и Кузнецов удачно играет с этими ограничениями, например, давая Зайцу запоминающиеся задорные шаги, а-ля рок-н-ролл), баланчинских женщин-вамп и острую, как иглы циркуля, капризную пластику, драйв быстрого «рубинового» танца со множеством диагональных па.
В целокупности «Фея кукол» ставит, кажется, на сочетание довлеющего визуала (отдельно стоит упомянуть близкое к неврозному разнообразие костюмов), микс привычного и интерактивного в музыке (партитура Игоря Левина часто топчется на месте, возвращает один маленький мотив по кругу, периодически уходя то в слишком явные оммажи, то экспериментируя со взаимодействием со зрителями, например, укачивающими ритмичными хлопками) и назидательную историю, чем на танец.
На сцене побеждает умение остановиться, оглянуться на мир, увидеть его красоту открытыми глазами и найти волшебство, которое прячется на периферии зрения, ждет, чтобы его обнаружили. Театральной магии ростовской «Феи» не хватает такого же фокуса на деталях. Постановка сама повторяет рилсы, захватывающие лишь на мгновение, даже если внутри есть чему подивиться подольше.
Кадры предоставлены пресс-службой театра. Фотографы — Денис Демков, Марина Михайлова.