«Березина — единственная, и это больше, чем заслуженная или народная, хотя все эти звания у нее тоже есть», — как-то сказала о балерине Наталия Касаткина.
Сегодня отмечает юбилей народная артистка России Екатерина Березина. Мы поговорили с ней о Классическом балете — театре, в котором она служила почти 30 сезонов, о спектаклях Касаткиной и Василева, о Пермской школе, Людмиле Сахаровой и профессии балетного педагога.
Интервью: Светлана Потемкина Фото: Батыр Аннадурдыев
Вы пришли в Театр классического балета Н. Касаткиной и В. Василева и после окончания училища остались в этом театре на следующие 30 лет. Вас сразу восприняли как солистку?
Нет, я начинала с кордебалета, как это часто бывает, и прошла весь путь до ведущей балерины. Все самое доброе в профессии для меня связано именно с Классическим балетом. Это моя альма-матер, там я встала на ноги и всегда говорю: «Касаткина и Василев — мои хореографы, они всему научили и дали мне возможности творчества». Своих артистов — детей, как нас называли, — они воспитывали в своем коллективе. Наталия Дмитриевна зрит в корень, она достает артиста из последней линии кордебалета и говорит: «Что-то в нем есть». Ее умение увидеть в человеке то, чего не видят другие, и раскрыть способности — это уникальная особенность. Ее и Владимира Юдича.
А помните момент, когда они Вас разглядели?
Свою первую ведущую партию, Китри, я готовила с августа по март. Потом уже быстрее шла подготовка, но два-три месяца нужно было, чтобы в спектакль войти. Это авторские постановки, особая хореография, особая лексика в руках и ногах, которой обладали Касаткина и Василев. У Наталии Дмитриевны потрясающие руки, она очень красиво показывает. Большое количество спектаклей ставилось при моем участии, и постепенно я с полуслова начала понимать, что хочет педагог.
Вы всегда были уверены, что будете заняты в новой постановке театра?
Многие спектакли я начинала репетировать вторым, третьим составом, потом постепенно становилось ясно, что они ставятся на меня, а в некоторых я вообще не занята. Еще одной особенностью Касаткиной и Василева было то, что они на каждого артиста ставили индивидуально. И когда артист переставал танцевать и на эту партию вводили нового человека, спектакль всегда менялся, потому что они отталкивались от возможностей артиста.
Вам нравились авторские спектакли, которые шли в театре?
Да, их спектакли я даже с большим удовольствием танцевала, чем классику. Каждый спектакль становился событием для души и тела, давал какую-то внутреннюю силу. В театре я 30 лет без одного года, поэтому много лет подряд танцевала эти спектакли — даже не сосчитать, сколько раз. Я очень любила и репетиции, и спектакли и до сих пор с удовольствием вспоминаю.
А как проходили репетиции, как Наталия Дмитриевна и Владимир Юдич делили между собой функции?
Мужскими партиями, наверное, больше занимался Владимир Юдич, женскими — Наталия Дмитриевна. Но недаром говорят, что их союз был гениальным. Они всегда все делали вместе, каждый вносил какой-то свой нюанс. «Вот сделай такую штучку», — говорил Владимир Юдич. И мы даже не всегда понимали, какую нужно штучку, но тело делало «эту штучку», и они решали вместе: «Вот это оставляем, потому что так даже лучше, чем мы предполагали». Но если у них была какая-то задумка, они добивались точного выполнения и сами показывали все детали и даже поддержки.
Возникала ли в труппе ревность между артистами, как складывались отношения в театре?
В отличие от Анастасии Волочковой, которая любит рассказывать, как в театре ее ненавидели, подкладывали гвозди и резали тесемки, я «похвастаться» не могу: такого у нас точно не происходило. Поэтому и сейчас, когда я ушла из театра, никогда не отказываю в помощи, если нужно порепетировать.
Как вспоминаются годы учебы в Пермском хореографическом училище, в классе Людмилы Павловны Сахаровой?
Пермская школа — это дом, в который до сих пор приятно возвращаться, там каждого ученика помнят в лицо. Когда я начала преподавать, то стала вспоминать Людмилу Павловну ежедневно. И когда мы встречаемся с коллегами, ученицами Сахаровой, разговор всегда заходит об учениках и мы делимся наблюдением: у всех у нас вдруг наступает момент, когда мы начинаем неосознанно повторять высказывания Людмилы Павловны, ее интонации, жесты рук, любимые выражения и точно попадаем в ее тональность. Причем происходит это совершенно бессознательно, никто не пытается ее копировать, но объяснить это невозможно.
Мне был 21 год, когда праздновали 50-летие Пермского училища, и на этот юбилей пригласили Ирину Хакимову, Надежду Павлову, Ольгу Ченчикову, Татьяну Гурьянову. Нас разместили в одной гримерке, мы сидим, разговариваем и вдруг слышим звук ключей. А у Людмилы Павловны была привычка — на среднем пальце носить связку ключей от кабинета, поэтому, когда она ходила по училищу, она этими ключами гремела. И когда мы слышали этот звук, сразу прятались, потому что, если ты ей попадался, она могла утащить в зал заниматься. Ей было неважно, урок у тебя или еще что-то.
То есть при любом удобном случае она готова была заниматься с учеником тет-а-тет?
Да, у нас ведь всегда было что порепетировать. И вот мы, уже «звезды», сидим в гримерке, разговариваем, смеемся и вдруг слышим этот звон ключей. Тут же все затихли. Было очень интересно наблюдать за именитыми артистами, которые вдруг стали как бы невзначай съезжать под стул. Она заходит и говорит: так, девочки, кто со мной идет на сцену? И все народные артистки молча опустили глаза. А перед самым началом концерта было непонятно по программе, кто за кем выходит. Помню, мы стоим уже на сцене у пульта режиссера, и Ира Хакимова спрашивает: «Людмила Павловна, а где программа концерта, как нам одеваться, кто за кем танцует?» Людмила Павловна поворачивается: «Ира! Услышишь музыку — побежишь на сцену!» И Ира кротко ответила: «Хорошо, спасибо».
Но с детьми она общалась иначе, чем с артистами?
Когда я училась во втором классе школы, мои родители поменяли квартиру и мы оказались в большом доме как раз в том подъезде, где жила Людмила Павловна: мы на восьмом, она на пятом этаже. Взяв наш класс, она узнала об этом и, когда нам очень сильно от нее попадало, говорила: «Папа вечером пойдет гулять с собачкой, пусть за мной зайдет». Папа видел, что я пришла с синяками, заводился страшно, говорил: «Сейчас я ей все выскажу». Брал собаку, шел за ней, а мы с мамой 15 минут с балкона крутили головами. Они ходили кругами, и папа приходил домой совершенно на подъеме. Мы бросались к нему: «Ну, что она сказала?» «Все хорошо», — отвечал он.
Людмила Павловна была уникальным человеком. Она могла уболтать любого, и, насколько мы ее боялись и ненавидели, настолько же любили. Она была модницей, и по юбкам, одежде, по ее украшениям мы знали, какой будет урок и что нас ждет. Мы все умели «плакать в себя». Не дай бог слезы на глазах появятся, мы не могли себе этого позволить, за это от Людмилы Павловны доставалось еще больше. Она могла отпустить нас из зала в половине одиннадцатого ночи. Интернатские дети не все выдерживали, но я была городская, папа и мама меня очень поддерживали, много со мной разговаривали. Я помню, как выплывала из школы и в темноте стоял и ждал мой папа. А дети из интерната перешли через дорогу и пошли спать. Когда режиссер Ефим Резников снял фильм «Пленники Терпсихоры», он пригласил меня в студию и сказал: «Ты должна это посмотреть». Когда в первых же кадрах Людмила Павловна кричит Наташе: «Ты дурра!», я заревела и не смогла смотреть. Долго мы от этого отходили, а сейчас, конечно, Людмилу Павловну благодарим.
А кто Ваши родители по профессии?
Мои папа и мама — хореографы-балетмейстеры, они окончили Краснодарский институт культуры. Папа танцевал три года в Тихоокеанском ансамбле военно-морского флота и потом вместе с мамой руководил в Перми достаточно известным хореографическим коллективом, где я с двух лет начала танцевать.
Как Вы считаете, в какой степени от педагога зависит судьба артиста?
Именно благодаря прекрасной школе я и танцевала так долго, и задержалась из всего нашего поколения дольше всех. Кстати, недаром к Людмиле Павловне часто возвращались ученицы, которым нужно было войти в форму после декрета или после травмы, и я не исключение. Ее энергетика — это что-то особенное, она давала толчок для перехода на новую профессиональную ступеньку.
То есть диктатура дает спокойствие и уверенность, что кто-то держит в своих руках все и выстраивает процесс?
Да, у меня в этом году выпускался класс, и после экзамена я сказала: «Все, теперь ответственность за вас я с себя снимаю, за свою физическую форму вы отвечаете сами». И они изменились в лице. Вот это осознание, что ты теперь отвечаешь сам за себя, — достаточно сложный переход, поэтому, когда возвращаешься к своему школьному педагогу, это еще и бессознательное желание того, чтобы кто-то взял за тебя ответственность, — значит, все будет хорошо.
У Вас был постоянный педагог в театре?
Да, в течение 17 лет мы каждый день занимались с Татьяной Николаевной Попко. Я в Москву приехала одна, без мамы, и Татьяна Николаевна, конечно, стала для меня второй мамой в жизни. Я доверяла ей целиком и полностью. Она была супругой Бориса Борисовича Акимова, и мне даже казалось, что они за меня вдвоем эту ответственность несли, потому что Борис Борисович частенько на наши репетиции заходил, принимал участие в процессе. Уход Татьяны Николаевны я очень тяжело переживала.
Но даже после стольких лет работы в театре взгляд со стороны был Вам по-прежнему нужен?
Взгляд со стороны нужен всегда, репетиции без педагога успеха не приносят.
Кто помог Вам вернуться на сцену после травмы?
Очень помог театр, которому я бесконечно благодарна и за моральную, и за финансовую поддержку: самой осилить это было бы невозможно. Это была травма просто по неосторожности — инфекцию занесли через укол, но, когда мы приехали в ЦИТО, там сказали: еще часа три, и вы лишились бы стопы. Честно говоря, я не мечтала снова танцевать во что бы то ни стало. Прежде всего хотелось вырваться из ЦИТО, где я провела полтора месяца. У меня было семь операций и семь наркозов. А потом еще семь месяцев костылей. Врачи сказали, что я буду хромать, потому что одна нога была на три сантиметра короче другой из-за отсутствия растяжки. Про танцы они вообще слышать не хотели.
Но вот однажды мы с дочерью шли по улице, и она сказала: «Я так хочу с тобой снова подскоками ходить в школу, как мы ходили в садик». Это стало для меня отправной точкой, постепенно я стала учиться делать подскоки. А потом, когда уже передвигалась с костылем, Наталия Дмитриевна сказала: «Катя, собирайся с духом и приезжай на работу, нужно репетировать «Коппелию». Так я стала ежедневно ездить на работу и в гипсе даже поддержки прыгала. А потом они говорят: «2 августа у тебя «Дама с камелиями». А это один из наших шедевров, спектакль, который я обожаю. Я говорю: «Я же с костылем, я не могу». Они ответили: «Ничего не знаем, через два месяца ты танцуешь». Они знали мой характер и просто назначили дату. И хотя я считала это абсолютной аферой и вообще не представляла, как такое вообще может быть, вышла на сцену и потом даже еще три года танцевала.
Да, дипломатический талант Наталии Дмитриевны всегда вызывает восхищение.
И всех нас удивляет ее энергия. После ухода Владимира Юдича она сама выпустила балет «Кракатук», премьера которого состоялась в Большом театре. Мы, конечно, пытались ей помочь, но это целиком ее заслуга. Когда я сказала, что ухожу со сцены, Наталия Дмитриевна даже слышать не хотела. У нее такая сила убеждения, что если бы не пандемия, я бы еще подпрыгивала, наверное, хотя и понимала, что уже не надо. Она душой молодая, и ей интересно все: какой носят маникюр, какие мы делаем ресницы. Она и сама одевается очень современно.
Ваша педагогическая деятельность началась в Школе Лавровского?
В течение последних десяти лет и даже больше я занималась в театре педагогикой, передавала все спектакли, которые ставили Наталия Дмитриевна с Владимиром Юдичем. Затем я начала преподавать в колледже Галины Павловны Вишневской, где сложился очень хороший коллектив, а потом меня пригласили взять класс в Школе Лавровского. Театр и школа — совершенно разные сферы. Я ушла из театра, страница перелистнулась и началась новая. С 1 сентября я вхожу в школу, и можно сказать, что под Новый год выхожу. После новогодних каникул возвращаюсь — и до лета в школе. Все, что происходит между, — это на бегу.
В этом году состоялся Ваш первый выпуск, уже известна судьба Ваших выпускников?
Алина Фейзрахманова — дважды лауреат гранта мэра Москвы — уехала работать в Казань. Это очень одаренная девочка, и, надеюсь, она будет танцевать ведущие партии. Двое уехали работать в Астрахань, остальные поступили в МГАХ и Институт культуры, то есть все настроены на учебу, и это не может не радовать.
Вы со своими учениками тоже строго общаетесь?
Скорее, я требовательная. Конечно, до Людмилы Павловны мне далеко. Не забывайте, изменилось время. Но за каждого из своих учеников переживаю и стараюсь найти индивидуальный подход, а иначе научить невозможно. У всех свой характер, своя история, свои фокусы и капризы, и это нормально, для этого они учатся, а мы их учим.