Трибьют Ролану Пети
Мне трудно писать о Ролане Пети, потому что так много было всего в нашей жизни и дружбе, с одной стороны, а с другой — он сам написал книги и дал массу интервью, и о нем пишут и говорят выдающиеся артисты и легендарные руководители театральных домов. Но, конечно, есть и у меня свои истории…
Когда я впервые услышала его имя, даже не знаю — может быть, когда он ставил в Ленинграде в Кировском театре «Собор Парижской Богоматери» с ближайшими друзьями моих родителей Вадимом Гуляевым (моим крестным) — Квазимодо и Наталией Большаковой — Эсмеральдой. Помню отчетливо в нашей первой с родителями поездке в Нью-Йорк в огромной студии Барышникова то ли на 11-й, то ли на 12-й улице Миша показал нам свое видео в балете «Юноша и смерть». Это было гениально. Спустя пару лет на конкурсе «Майя» в Петербурге я была переводчиком и подружилась с Жаном Бабиле. В Театральном музее на площади Островского был его творческий вечер. Показали запись балета «Юноша и смерть», где танцевали первые исполнители — Бабиле и Натали Филипарт. Это было невероятное впечатление. Все-таки Бабиле для меня однозначно лучший в этой роли...
И вот я пришла работать в Большой театр, приехала из Санкт-Петербурга и довольно быстро почему-то в 17-м подъезде (тогда 16-й подъезд) в аванложе ложи дирекции познакомилась с Пети. Самой мне как-то не верилось в тот момент — я вообще не предполагала, что он жив, что, несмотря на возраст, так молод, остроумен, задорен, неутомим! Буквально сразу канал «Культура», кажется, решил, что хорошо бы с ним сделать интервью в красивом месте — и мы отправились гулять и беседовать в Кусково.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я держу перед собой книгу воспоминаний Ролана «J’ai danse sur les flots» («Я танцевал на волнах») с такой надписью: «Кате, с которой я танцевал на волнах, с благодарностью за ее драгоценную дружбу. 2001 год». Я нескромно пишу об этом только потому, что это значит, что мы подружились мгновенно. Сразу. Мы общались каждый день в Москве, до конца его дней перезванивались, наверное, не реже раза в неделю. У меня хранятся его письма, открытки, и нет почти никаких подарков, кроме каких-то пластиковых часов, которые, мне думается, он то ли получил в самолете по дороге в Москву, то ли отодрал от рекламы в журнале. Зато он подарил мне массу невероятных впечатлений.
По его приглашению я была несколько раз в Париже, Токио, Афинах, Неаполе, Женеве. Полеты, такси, отели и все карманные расходы Ролан брал на себя, так что со мной он был необычайно щедр.
Книга Ролана, как мозаика, состоит из маленьких фрагментов. Ее можно читать с любого места. Так же лоскутно в моей голове хранятся воспоминания о нем. Первое, что я должна повторить за многими и сказать от себя: «Ролан Пети — гениальный хореограф». Конечно, «Кармен», «Юноша и смерть», «Арлезианка», «Гибель Розы» — это шедевры. Многие его дуэты настолько образно, музыкально точно решены, что их невозможно забыть.
Для меня Ролан через свою дружбу с Кокто и Кохно как-то напрямую является потомком и продолжателем дягилевских идей. В том смысле, что он сразу понял, насколько важно, чтобы в спектакле все было на заоблачной высоте — и исполнение, и музыка, и костюмы, и декорации. У него был нюх на все талантливое, на все современное и вкус, благодаря которому во всем, что он делал, был… не знаю, как сказать... класс. Это всегда было haute couture. Даже если это был мюзик-холл, ведь Mon Truc en plume тоже стал эталонным номером.
Вообще, по-моему, он говорил, что сочинил примерно 180 балетов. Кстати, ему всегда хотелось открывать молодые таланты. Он был в восторге от тех артистов, с которыми работал в Москве, а увидев случайно в репетиционном зале дуэт в постановке Никиты Дмитриевского, сразу в него поверил и организовал ему ангажемент в Италии.
Второе, что меня всегда восхищало, что через Ролана ровно одно — его — рукопожатие отделяло нас от Пикассо, Ларионова, Гончаровой, Чаплина, Синатры, Монро, Арлетти, Ануя, Бельмондо, Кокто, Диора, Ива Сен-Лорана, Хокни и так далее. Оборачиваясь назад, скажу, что, пожалуй, высшей точкой нашего дружеского союза стали его вечера на Новой сцене «Ролан Пети рассказывает» (кто-то позвонил в наши кассы: «Скажите, а Петины рассказы — это для детей?»). Изначально планировалось, что будет спектакль Зизи. Ролан обожал свою жену. Ему нравилось и как она танцует, и как она поет. И он мечтал, чтобы ревю с Зизи было показано в Москве.
Она приезжала на премьеру «Пиковой», и Ролан мне говорил: «Приедет Зизи, и вы увидите самые красивые ноги на свете». Так и было. При том что Зизи его ровесница, и ей было уже хорошо за 70, помню, как она шла в черных колготках, в юбке до колена, в туфлях на каблуках (спускалась в партер по лестнице из правого бенуара), а я думала: «А ведь он прав!»
Но Зизи со своим спектаклем выступить в Москве не смогла. За несколько месяцев до этого у нее диагностировали болезнь среднего уха. Она теряла равновесие, у нее кружилась голова, с таким диагнозом практически невозможно ходить самостоятельно. Так оборвалась ее долгая блистательная карьера. А ее выступления были уже запланированы в разных странах и городах, и тогда Ролан решил сделать авторский вечер. Он выходил на сцену и рассказывал о себе, своей жизни, о тех, кого он встречал и любил, и все это перемежалось фрагментами его хореографии. В московской программе принимали участие Лакарра, Цискаридзе, Лиепа, Бонино, Чанг.
Я делала синхронный перевод и сидела в радиорубке в конце зала. Зрителям были выданы наушники, а на Ролане висел микрофон. И вот таким образом я не только переводила все его репризы на сцене, но и слышала все его замечания и разговоры за кулисами. Кто-то танцует на сцене, а Ролан в кулисах комментирует: «Ты посмотри, он же совсем не вращается! Худеть ему надо. И подстричься бы не мешало: «Неплохо ты станцевал, но, послушай, тебе уже надо стричься!»
Иными словами, как будто я слилась с Роланом на эти несколько часов. А рассказывал он замечательно! Все это были отдельные яркие, законченные и очень остроумные новеллы. Надеюсь, хотя бы техническая запись этого вечера сохранилась в видеоархивах театра.
В своей книге Ролан пишет, что придумывать балеты и танцевать для него всегда было счастьем, естественным состоянием и он даже не может назвать это работой, а вот доставать деньги на проекты и заниматься пиаром — это было работой. Может быть, но считаю, что и в пиаре он гений. Интервью он давал так, что всем казалось, что только здесь и сейчас он говорит так искренне и даже раскрывает секреты; независимо от вопросов он умел всегда отвечать именно то, что ему самому казалось важным сказать. У него была очень выразительная речь. Он был остроумен, парадоксален и умел удивить. В сто первый раз очередной журналист спрашивает его о влиянии Кокто, и Ролан вдруг говорит: «Ну вы знаете, влияние, конечно, было, но не во всем. Скажем, у Кокто все же курили наркотики. А я никогда».
Меня очень тронуло, когда один интервьюер сказал: «Может быть, вы сами хотите что-то добавить?» Ролан ответил: «Да. Пожалуйста, непременно напишите, что я очень и очень люблю свою жену Зизи Жанмер».
Самый яркий пример его гениальности в пиаре — вручение Государственной премии в Кремле. Ролан потребовал, чтобы меня вписали в списки как его переводчика, и я там была с ним, Николаем Цискаридзе и Илзе Лиепа. Впервые такая награда вручалась зарубежному хореографу, но в новостях это можно было бы и просто озвучить, если бы Ролан, произнеся свою пламенную речь о любви к балету и великим русским артистам и педагогам, не сказал бы в финале, что эта награда окрыляет его и дает ему чувство полета, — и тут он замахал двумя руками как крыльями, и именно этот видеофрагмент вошел во все новостные сюжеты.
Среди тех русских, которых он считал своими педагогами, Мадам Рузан и Борис Князев, придумавший Barre à Terre.
В книге Ролан пишет, как его и Мориса Бежара объединило горе, когда из жизни ушла их любимый педагог Мадам Рузан (о ней Бежар поставил «Парижское веселье»). Но в жизни Ролан любил рассказывать историю, как мадам Рузан ему говорит: «Какие разные у меня ученики! Вот вы такой очаровательный! А Морис — он такой противный!» И на пресс-конференции по поводу выставки Ролана и Зизи в музее Рат в Женеве на вопрос журналиста: «Что вы думаете про Мориса Бежара?» — Ролан ответил: «Простите, как вы сказали? Не знаю такого». Потом еще хвастался Зизи (она не ходила на конференцию): «Сделал все, как ты просила, ничего плохого ни о ком не сказал».
Ролан был непримирим. Творческих компромиссов не терпел. Ему принесли отобрать отпечатки фотографий. Все, что ему не понравилось, он разорвал прямо тут же. Он говорил, что в случае смешанной программы его балеты должны завершать вечер. Единственный, чье имя он готов был видеть после своего, — Баланчин. Никогда он не соглашался, чтобы в вечере, где звучит живая музыка, его хореография исполнялась под фонограмму. Не всех он принимал. Про одну звезду сказал: «Она столько о себе возомнила, что еле проходит в двери». Про другую: «Не могу смотреть, как она со сцены продает свой салат». Про третью: «Она идеальна, но необитаема».
Последний его приезд в Москву был связан с постановкой балета «Юноша и смерть». В главных партиях были Иван Васильев и Светлана Захарова. Ролан уже был тяжело болен. Каждое утро, выходя из любимого отеля «Мариотт Аврора», спрашивал, где Большой театр. Но в зале он становился собой, наши артисты давали ему второе дыхание. Правда, сережка в ухе Ивана ему не нравилась: «Иван! Снимите ее! Это же вес — она мешает вам прыгать».
Когда Ролану исполнилось 80 лет, мы все были на гастролях в Париже, и утром в «Опера́», когда он пришел на репетицию, труппа балета Большого театра дружно поздравила его с юбилеем, также вручив ему телеграмму нашего президента. Ролан потом долго хвастался, что мы были первые, а телеграмма от руководства Франции пришла только вечером.
В тот год кто-то из прессы хотел сделать ему комплимент: «Вам 80. Но вы так молодо выглядите! На сколько Вы сами себя ощущаете?» Ролан ответил: «На 79».
Ролан любил современное искусство, но в балете считал, что артистам, прошедшим академическую школу балета, надо выражать себя на сцене именно этим языком, потому что иначе ради чего же столько лет отдавать этому искусству.
Всегда в Парижской опере вспоминаю его рассказ, как на одной закулисной лестнице его — крысенка — застала Замбелли, он подглядывал через дверь за ее репетицией: «C’est bien, le ballet classique?!» — воскликнула она. Да-да. В этом он никогда не сомневался.
P.S. Когда Ролан Пети ушел из Балета Марселя, он обратился к известному импресарио Роберто Джованарди, и тот согласился стать его личным агентом. С 1982 года, более 40 лет, Роберто организует показы сочинений Пети. Сегодня все права на его произведения принадлежат обществу «Балеты Ролана Пети», которое возглавляет единственная дочь Пети и Жанмер — Валентина. Его спектакли можно видеть в афише театров Токио, Парижа, Мадрида, Бордо, Пекина, Рима, Неаполя, Астаны, Новосибирска. Верные многолетние соратники Ролана Пети следят за его наследием: в художественном плане — Луиджи Бонино, а в техническом — Жан-Мишель Дезире. Проблема с авторскими правами мешает исполнению балета «Пинк Флойд». Многие годы не идут «Щелкунчик», «Маяковский», «Моя Павлова». Среди репертуарных названий последних лет «Собор Парижской Богоматери», «Юноша и смерть», «Кармен», «Арлезианка, «Летучая мышь», «Коппелия», «Перебои сердца» (по Прусту).
Когда Ролан Пети умер, Зизи позвонил Пьер Берже — многолетний партнер Ива Сен-Лорана. Он сказал, что много лет назад они купили для себя место на кладбище Монпарнаса, но впоследствии Ив Сен-Лоран захотел, чтобы его (их) похоронили в Марокко. Таким образом, если у Зизи нет иных идей, Пьер Берже был готов подарить место на кладбище в Париже. Сегодня именно на этом участке находится надгробие Ролана Пети и Зизи Жанмер.
