Мария Ширинкина

Автор и продюсер материала: Ольга Угарова

Фото: Ира Яковлева

MUAH: Мария Быстрова

Мария, вашу балетную судьбу нельзя назвать тривиальной: Пермь, Петербург, Мюнхен, потом снова Петербург. Но, пожалуй, самый необычный факт заключается в том, что вы поступили в хореографическое училище в 14 лет, критический возраст для такого учебного заведения. Почему не раньше?

Это загадочная история. С одной стороны, когда меня принесли новорожденной на плановый осмотр, доктор сразу сказала, увидев мою выворотность: «Балериной будет». С другой — мама очень любила балет, собирала открытки, ходила в Пермский театр оперы и балета, выписывала знаменитый журнал «Балет». Но в детстве я занималась только в любительском коллективе, хотя именно там меня поставили на пальцы и научили скачкам, которые мне до сих пор довольно легко даются. Правда, я очень хорошо помню, как болели пальцы. А вообще, я училась в гимназии.

Как же на вашем пути возникло Пермское хореографическое училище?

Все просто: я проходила мимо училища, увидела объявление о наборе, пришла домой и сказала маме, что хочу попробовать. Конечно, мама засомневалась из-за моего возраста, но мы рискнули. Там ее отругали, что она не привела меня раньше, а потом все же предложили поступить в 4–8 класс на испытательный срок.

И вы решились.

Да, но еще сыграла роль огромная поддержка не только мамы и брата, но и папы, хотя родственники говорили, что мы сошли с ума, потому что я уже делала успехи в литературе и русском языке, планируя поступать на журфак. Меня в какой-то степени такая реакция подстегнула, несмотря на абсурдную идею бросить гимназию ради туманного будущего.

Ни разу потом не пожалели?

Ни разу. Первая четверть была тяжелой, пришлось брать дополнительные занятия, ведь девочки в классе умели много того, что я практически даже не пробовала. Приходилось трудиться буквально день и ночь, но свою тройку, чтобы остаться и преодолеть испытательный срок, я получила. Так, с первых же дней меня полностью поглотил процесс, и скучать по старой жизни было просто некогда. Да, иногда я чувствую нехватку тех первых лет, что прошли мои одноклассницы, и до сих пор работаю над нижней выворотностью — она прорабатывается как раз в начале обучения. Но, невзирая на все неудачи и трудности в своей балетной карьере, я нисколько не жалею, что тогда решилась рискнуть и все изменить.

В Мариинский театр тоже привело отсутствие страха перед неизвестностью?

Я бы не сказала. Попасть в Мариинский театр мне казалось невозможным. Когда я рассматривала дома мамины любимые открытки с Жанной Аюповой, Дианой Вишневой, Ульяной Лопаткиной, он представлялся недосягаемой мечтой. Педагог в школе, Наталья Гусева, сказала, что такие девочки, как я, если прилежно работают в кордебалете, могут потом получить вариации, и договорилась с Ольгой Ченчиковой о просмотре.

Какие эмоции вы испытали, попав на Театральную площадь Санкт-Петербурга?

Практически все лишало дара речи. В первый же день я попала на репетицию Кати Кондауровой, которая проходила балет «Ундина» и партию Царицы моря. На следующий день Ольга Ивановна меня попросила прийти на класс, а там занимались Диана Вишнева, Адриан Фадеев, Леонид Сарафанов — необыкновенный состав.

Более того, я впервые оказалась в зале, где есть градус. Это было очень необычно: делая комбинацию с вращением, я задела Диану и ужасно распереживалась, а она, наоборот, меня успокаивала. Кстати, Илья Кузнецов тогда очень смешно шутил, что меня Виктория Терешкина привезла из Перми в чемодане вместе со своей золотой медалью конкурса «Арабеск». И это еще не все: когда я пришла в кабинет Махара Хасановича Вазиева, который меня и принял на работу, там сидел Игорь Зеленский. Помню, меня, можно сказать, вдавило в шкаф от неожиданности. Буквально все в театре производило очень сильное впечатление.

Вас приняли в кордебалет, в котором вы проработали пять лет. Сейчас эту ступень часто пропускают: как вы думаете, для вас это был необходимый период?

Конечно! Мне, например, нужно было окрепнуть, наработать выносливость и пройти колоссальную школу. Когда я пришла в театр, кордебалет в Мариинском был выдающийся. Девочки, стоявшие в первой линии, вели спектакли: «Дон Кихот», «Жизель», «Сильфиду» — все потенциальные солистки. Можно было просто стоять и смотреть на них, чтобы изучать стиль и вкус Мариинского театра, не говоря уже о замечаниях на репетициях и спектаклях, которые дорогого стоят. Однажды в «Дон Кихоте» я как-то неудачно перемотала болевшую стопу — из туфель был виден бинт. В результате прямо во время спектакля ко мне подошла очень заслуженная артистка кордебалета и, прикрывшись веером, четко сказала: «Что у тебя на ногах? Это Мариинский театр. Уйди за кулисы, убери и вернись, как положено!» Мне было достаточно одного раза — больше я себе не позволяла такого никогда.

Это было резко, но необходимо?

По-другому не поймешь: вся балетная культура состоит из мелочей, поэтому кордебалет — хорошая, правильная и нужная школа для балерины.

Спустя три года после начала работы в Мариинском вы стали получать сольные, а потом и ведущие партии в спектаклях «Шурале», «Спящая красавица», «Раймонда». Шел красивый карьерный рост. Была среди этих ролей та, о которой больше всего мечтали?

Обо всех этих партиях я даже и не мечтала! Более того, мне казалось, что танцевать их еще рано: и Аврору, и Раймонду. Я была в этом убеждена, а все вокруг говорили обратное, стараясь придать мне уверенности. Но надо сказать, что очень хотелось станцевать Джульетту. Позже, в 2015 году, театр вел переговоры о постановке спектакля «Алиса в Стране чудес» Кристофера Уилдона, и в тот момент заветной мечтой стала роль Алисы. Но у меня случился декрет: я посчитала, что это кошмар и все станцуют без меня. К сожалению, у театра что-то не сложилось, а мы с Володей (супруг Марии артист балета Владимир Шкляров. — Прим. ред.) после рождения Леши уехали работать в Мюнхен, где по счастливому стечению обстоятельств Уилдон готовил премьеру «Алисы».

Вы танцевали первый спектакль?

Да, и моя горячая мечта исполнилась. Все было таким удовольствием: и готовить премьеру вместе с хореографом, и выходить на сцену. Нас очень хорошо принимали и даже специально покупали билеты на наш состав. Даже после возвращения мы несколько раз летали, чтобы станцевать «Алису». Как-то в самолете Мюнхен — Петербург ко мне подошла стюардесса и поблагодарила за спектакль, на котором была накануне.

Когда вы с Владимиром Шкляровым принимали решение поработать в Баварском балете, это было обоюдным желанием?

Вне всякого сомнения. Нам хотелось что-то изменить. Володя станцевал на тот момент практически все из репертуара Мариинского театра, я не могла похвастаться, но перспективы той сцены были для нас двоих очень большими. Мы уехали за спектаклями, которые никогда бы не станцевали в Петербурге: например, «Спартака» Григоровича, «Сон в летнюю ночь» Ноймайера, «Тщетную предосторожность» Фредерика Аштона или «Жизель» в редакции Питера Райта. Но все-таки мы не покинули сцену Мариинского: театр предоставил нам возможность работать в Мюнхене, не расставаясь с Петербургом.

Почему вернулись?

Причина самая простая — бытовая. Наш Алеша был еще совсем маленький, и нам было сложно все организовать так, чтобы было спокойно за сына, когда мы на работе. Мне кажется, если бы он был немного постарше или мы бы приехали вдвоем, мы бы смогли преодолеть все организационные трудности. Тем не менее Мюнхен стал для нас большим рывком и творческой удачей.

Вы очень много танцуете в дуэте с мужем. Это тяжело?

Сейчас уже не так, а вообще — да. Мы слишком требовательны друг к другу, а Володя еще и перфекционист до мозга костей. Когда мы танцуем вдвоем, он хочет, чтобы все было сделано, как надо, на все 150%. Я очень долго думала только о том, как выполнить все его пожелания, и приглушала себя, что, наверное, не совсем правильно, но иначе не получалось. Но, кстати, за время работы в Мюнхене все немного поменялось: там не было никого, кто мог бы нас уравновесить, и пришлось самим искать необходимую гармонию в работе. Потом и Володя стал терпимее, и у меня появилось больше опыта. Так в нашем рабочем процессе все постепенно наладилось.

В совместном интервью с Татьяной Геннадьевной Тереховой (апрель 2023 года, диджитал-журнал «Балет». — Прим. ред.) отдельный блок посвящен вашим репетициям с Ириной Александровной Колпаковой, которая когда-то была наставницей самой Татьяны Геннадьевны. Скажите, как в присутствии такой легенды можно что-то делать, а не стоять в полнейшем оцепенении?

Трудно ответить на этот вопрос, потому что наша первая встреча произвела на меня именно такое впечатление: я даже смутно ее помню. Но Ирина Александровна очень располагающий к себе человек, она доброжелательна, вокруг нее нет никакого напряжения, одно тепло. Очень хорошо отпечатались у меня в памяти репетиции «Ромео и Джульетты»: тогда театр давал несколько спектаклей к ее 80-летию.

Что для вас в них оказалось самым ценным, помимо соприкосновения с легендой?

До встречи с Ириной Александровной многое в нашей Джульетте я внутренне отрицала. Мне казалось, что определенная сверхлиричность и воздушность, свойственные постановке Леонида Лавровского, на меня не ложились, и поэтому я стремилась добавить какие-то бытовые нюансы, естественные, скорее, для западных постановок.

Как у Ирины Александровны получилось вас перенастроить?

Это даже не объяснить словами: она так удивительно меня выстроила, что я почувствовала, как спектакль ложится на меня и как разнообразные детали образа Джульетты перестают быть инородными.

С «Жизелью», которую она с вами тоже несколько раз репетировала, было что-то подобное?

В первом акте балета «Жизель» есть тонкая грань, преступив которую очень легко переиграть и потерять стиль спектакля Мариинского театра. Например, версия Питера Райта в Мюнхене, как многие западные редакции, тоже полна бытовых компонентов, наша же отличается в этом смысле. Скажем, везде очень простые положения рук, но на самом деле ты не знаешь, куда их деть: нужно найти и войти в то состояние, чтобы все выглядело естественно. Это дается непросто. Помню, как я копировала Ирину Александровну, а потом, спустя несколько месяцев, нащупала путь, который меня привел к необходимому ощущению спектакля.

Получилась настоящая преемственность ленинградской и петербургской школы балета: Ирина Александровна сначала передавала традиции Татьяне Геннадьевне, которая стала в театре вашей наставницей, а потом еще и дала напутствие вам. Более того, в начале своей работы в театре вы успели набраться опыта и у Галины Петровны Кекишевой — в свое время она готовила партии с Габриэлой Трофимовной Комлевой, Людмилой Валентиновной Ковалевой и Аллой Ивановной Сизовой.

Это, конечно, большая удача и чудо! Безусловно, только из ног в ноги передается стиль Мариинского театра. И я благодарна судьбе и каждому своему педагогу, который со мной работал или работает.

В основном вы танцуете лирических героинь, но в вашем репертуаре есть и Жар-Птица. Сложно нарушать условности амплуа?

Это определенные физические и эмоциональные затраты. Амплуа — очень сложная вещь. Мы часто становимся заложниками образов, но, на мой взгляд, надо пробовать выходить за рамки, рисковать и искать свои новые грани. Если вспоминать Жар-Птицу, то мне очень хотелось ее станцевать.

Чем привлекал этот образ?

Характером и яркостью. Можно назвать вызовом и то, что людям не свойственно видеть меня в таком свете: мне хотелось показать свои технические и артистические возможности в другом фокусе. Не скажу, что моя Жар-Птица все время пылает и обжигает светом, ей отчасти свойственны мягкость и женственность— было очень интересно работать перед дебютом и находить свои собственные краски в этом образе, которые подходили бы моей индивидуальности и характеру.

Какие партии еще хотелось бы станцевать?

Я бы станцевала «Дон Кихота» на нашей сцене. У нас с Володей уже был спектакль в Казахстане, но выйти в нем в Мариинском театре — пока еще мечта. Есть стремление попробовать себя в роли Гамзатти: мне не свойственны ее характер и темперамент, поэтому это был бы интересный опыт. А еще очень хочется примерить на себя партию Маргариты из балета «Маргарита и Арман», но, пожалуй, только, если рядом будет Володя.

Почему?

Потому что он идеальный Арман: то, как как он его видит и трактует, на мой взгляд, ближе всего к идеалу.

Вы объективны или субъективны в оценке творчества супруга?

Объективна. Возможно, это будет нескромно, но я считаю, что второго такого артиста нет. Бывают танцовщики, которые виртуозно владеют телом и этим привлекают публику, бывают харизматичные артисты, которые выигрывают благодаря драматическому таланту. У Володи совокупность всего, включая потрясающие физические данные, чтобы покорить зрителя прыжком, и необыкновенное актерское дарование. Кроме этого, он суперпрофессионал: каждая его роль продумана до мелочей, в ней никогда не бывает ничего случайного — даже если Володя импровизирует, он делает это осмысленно. Я восхищаюсь им и буду восхищаться всегда, наблюдая его работу из зала или со сцены, когда танцую вместе с ним. Ему очень тяжело соответствовать.

У вас двое детей: Алексею уже восемь лет, а Александре — два года. Было страшно покидать сцену во время декрета?

Было страшно не вернуться. После первых родов я быстро восстановилась, а после вторых уже было сложнее. Тогда Володя очень меня поддерживал и мотивировал. Он видел, как непросто мне приходится, и дебютировал в Голубой птице, когда я после декрета выходила первый раз в партии Принцессы Флорины. Это был спектакль памяти Сергея Вихарева, и Володя просил руководство, чтобы нам дали возможность станцевать в дуэте. Его красивый шаг придал мне уверенности, и потом я уже быстро вошла в форму.

Как при такой работе сохранять себя для семьи — ведь театр забирает не только время, но и энергию?

И очень много сил. Тем не менее я всегда спешу домой: за целый день на работе успеваю соскучиться. Я очень люблю наших детей, обожаю просыпаться с ними утром, смотреть мультфильмы, готовить вместе завтрак, а вечером — читать им сказки. Все это меня заряжает и не надоедает, в том числе потому, что я имею возможность уходить на работу. Но я люблю быть дома: мне там действительно хорошо.